Каирские хроники хозяйки книжного магазина - Надя Вассеф Страница 39

Но объем торговли все-таки рос. Система работала, потому что мы тратили на нее все свои силы. Стоило нам остановиться, хоть ненадолго оставить какой-то филиал без внимания, как все в нем, словно под действием силы притяжения, с шокирующей скоростью летело вниз. Конечно, из-за неладов с математикой я долго не могла додуматься, что вообще-то главная проблема заключается в самом нашем подходе к управлению Diwan. Бескомпромиссное стремление обеспечить высочайший уровень качества и безупречно выполнять трудоемкие задачи влекло за собой непомерные издержки. И росли эти издержки с такой скоростью, что никакие доходы от торговли их покрыть не могли.

Я стояла в торговом зале Diwan на Замалеке и рассматривала стопки книг на демонстрационных столах, когда ко мне вдруг подошел солидный пожилой мужчина и попросил ему помочь. На нем был белый тауб – длинная рубаха, которую носят арабы Персидского залива, – на голове был повязан красно-белый платок, и за общей величавостью манер скрывалось неловкое стремление выглядеть моложе своего возраста. Он спросил об арабоязычных новинках. Я кое-что ему рекомендовала, а потом призвала на помощь Ахмада, моего самого любимого и знающего консультанта, который теперь кочевал у нас между магазинами и натаскивал новый персонал. Я вернулась к своим делам, но через некоторое время этот господин вновь подошел ко мне и спросил, какая у меня любимая классическая арабская книга. Не раздумывая я ответила: «Альф лейла ва-лейла». Он попросил Ахмада добавить ее в отобранную стопку.

– Вы, египетские женщины, сила, с которой нужно считаться. Ахмад сказал, что вы одна из владелиц Diwan.

– Так и есть.

– Наверное, непросто со всем этим управляться?

– Бывают трудные моменты.

– Когда-нибудь женщины моей страны будут такими же, как женщины вашей.

– Однозначно. Желаю вам хорошо провести время в Египте. Если Ахмад или я можем еще чем-то вам помочь, пожалуйста, обращайтесь.

На этом я вновь обратилась к своим делам. Когда мужчина покинул магазин с купленными книгами, Ахмад поднес мне какую-то бумажку.

– Он попросил передать вам это, – сказал он с некоторой неуверенностью. Я поблагодарила его, но он остался ждать, чтобы я прочитала содержимое. Это что, жалоба? Я развернула записку. Там было четыре цифры и одно слово, подписанное сверху по-арабски. Ахмад, будучи человеком довольно большого роста, заглянул в бумажку с высоты. Я молча уставилась на неразборчивые каракули, пытаясь понять, что там написано.

– Это название отеля и номер комнаты, – пробормотал Ахмад. Я ощутила покалывание в затылке. Ахмад поднял вверх ладони, призывая меня успокоиться.

– Ибн аль-кяльб аль-висих аль-ваты ^[44], – прошипела я и порвала бумажку в клочья. – Если кто-то из твоей смены спросит – скажи, что он передал свои комплименты.

– Конечно, – сказал Ахмад, опустив глаза в пол.

В тот вечер по дороге домой я сидела в машине словно оцепеневшая, вперив пустой взгляд в хаос на дороге. Самир, невзирая на мою молчаливость, весело болтал о событиях этого дня и своих наблюдениях о них. Я же вновь и вновь проигрывала в голове диалог с тем господином. Наверное, что-то в моем поведении спровоцировало такую реакцию. Не надо было говорить, что «Альф лейла ва-лейла» – моя любимая книга. Вероятно, он усмотрел в этом какой-то второй смысл. Мне было проще во всем обвинить себя, чем попытаться объяснить этот нахальный жест как-то иначе. Но ведь он, скорее всего, делает это регулярно: заходит в магазины и оставляет кому-то номер своей комнаты, ни на секунду не сомневаясь в собственной неотразимости. Меня просто колотило от его самоуверенности. И особенно бесило то, что он даже не дал мне шанса ответить – только если в собственных мыслях.

Примерно в это же время я начала подозревать, что у Diwan появилась собственная независимая личность, не слишком считающаяся с нашими с Хинд и Нихал планами на нее. Знаю, звучит безумно, но я правда поверила, что у нее есть сознание, которое решало, принимать или отвергать наши идеи. Ей не нравились цифровые инновации. Мы сделали ей сайт, и он работал вполне прилично. Но затем мы попытались разработать приложения и продавать электронные книги – и вот тут дело совсем не задалось. Это не вязалось с нашим проектом или с нашими (очень технически отсталыми) личностями: мы были материальными, бумажно-чернильными, аналоговыми людьми. За десять лет до того, как я написала эти строки, эксперты в области издательской индустрии предсказывали смерть бумажной книги. Сегодня те же эксперты радуются возвращению независимых книготорговцев. Хотя все, что связано с книгами, от производства до продажи, перешло в электронный формат, бумага и чернила по-прежнему с нами.

«В ваших полках есть особая сила. Используйте ее с умом». Это напутствие доктора Медхата, которым закончился наш последний с ним разговор, подтолкнуло меня к решению пройтись по отделу «Классика» у Хинд. Если у меня в отделе классики доминировали эпические произведения разных эпох, то у нее стояла в основном поэзия. Ее коллекция охватывала много веков: от поэзии эпохи джахилийи и периода раннего ислама до самого окончания золотого века ислама – периода, приходящегося на VIII–XIV века и частично совпадающего с европейскими Темными веками. Я спросила ее, почему у нее в этом отделе почти нет прозы.

– Это не полное собрание суперхитов исламской цивилизации. Конечно, там была проза в форме трактатов – но это скорее научные труды, а не художественная литература, – она перешла к следующей полке. – Потом был египетский литературный ренессанс 1800-х годов, время бурного расцвета переводов с арабского и на арабский. А к концу XIX века началось развитие арабского книгопечатания: оно стало обслуживать гораздо более широкую аудиторию и удовлетворять более разнообразные вкусы. Местные традиционные формы смешались с новыми западными формами, такими как драма и роман, – ее руки скользили по полке. – Затем, в конце XIX века, произошел новый расцвет поэзии, когда ведущей фигурой был Ахмад Шауки, «принц поэтов»», который олицетворял неоклассическую эпоху…

– Поэзия – это не мое, – я махнула рукой, чтобы Хинд переходила к следующему этапу.

– Еще как твое. Ты воротишь нос от фусхи, – продолжила Хинд, не дав мне шанса возразить, – обожаешь песни Умм Кульсум. А ведь за то, чтобы написать для нее текст, бились лучшие поэты XX века. Поэтому люди до сих пор понимают слова ее песен, хотя этим песням уже по семьдесят с лишним лет. Это поэзия, положенная на музыку.

Во время обучения нового персонала нам почти не приходилось прогонять их по «Классике» Хинд. Большинство сотрудников Diwan проходили арабских поэтов в школе. В программу государственных школ начиная с 1930-х годов, когда там учился наш отец, и по сей день входит очень много арабской поэзии. Ее строгость, ее формы и размеры использовались для иллюстрации грамматики и синтаксиса нашего языка. Школьников заставляли учить и цитировать сотни стихов, а также с помощью материала из учебника рассказывать об их значении и культурном контексте. Независимые мнения и личные интерпретации не приветствовались. Поэзия была не произведением искусства, а учебным упражнением. В теории эта программа должна была открыть детям красоту их родного языка. На деле она воспитывала в учениках враждебное отношение к поэзии, и они, как Марианна Мур, потом заявляли, что она им противна.