Брак. Дорога во все ненастья - Николай Удальцов Страница 38

И даже, чуть больше, чем просто обратила внимание, но очередная порция перегара, которую художник-сторож выдохнул на нее, тут же убила все мысли о возможных отношениях с ним.

Потом Лена рассказала об этом своей подруге Лике – они были такими близкими подругами, что их дружбу не нарушило даже то, что, однажды, они оказались на вечеринке в одинаковых платьях – Лена могла рассказывать Лике все.

– Заводить роман с пьяницей, – смутила Лену Лика. Смущение вызвало то, что Лене показалось, что Лика решила, что Лена уже приняла какое-то решение, – А как же твоя врожденная нравственность?

– Надеяться на нравственность, данную от рожденья, – улыбнулась Лена и подумала не о художнике, а о себе, – Все равно, что ждать письмо от младенца, который еще не научился читать и писать…

…Время было такое, что некоторые люди росли как грибы.

Правда, в большинстве своем, сразу червивые.

А, кто-то – червивел постепенно.

И получилась так, что одна знакомая Лены, сдала экзамен на депутата.

Лена ее особенно ни о чем и не просила, но место в торговом отделе администрации родного города ей нашлось, и пришло время прощаться с Вневедомственной охраной, пенсионерами и художником.

Прощание предполагалось бесслезным, так, как бардак в деле охраны общественной собственности, ей прилично надоел.

И тут-то и произошло одно событие.

Событие, о котором Лена не рассказала даже Лике…

…На последнюю вечернюю проверку того, что называлось в официальных бумагах, постами охраны, она пошла радостная, на высоких каблуках, в пиджаке, приоткрывавшем ее большую, красивую грудь – в таком виде, она никогда не позволила бы себе ходить на службу, если бы не последний день. Ей было тепло, светло и очень уютно.

Дверь на склад шляпной фабрики, открытая настежь, не удивила Лену – сторожа часто не закрывали дверей допоздна, когда погода была хорошей.

Из-за двери раздавались голоса, мужской и женский.

Это были голоса художника и его жены – Лена без труда узнала их, как только подошла к порогу.

Говорящие, видимо, были так заняты своим разговором, что даже не услышали стука Лениных каблуков по асфальту.

– …Семья у нас давно распалась, как наше государство!

Правильно говорят, что семья – это маленькое государство!

– Неправильно, – ответил жене художник.

– Что – неправильно!?

– Государство – это упрощенная семья…

– Я положила на тебя лучшие годы моей жизни! – почти выкрикнула жена художника, не подозревая, что ее слова слышит кто-то третий. Художнику, видимо, нечего было ей возразить. И, потому, он ответил, наверное, то, что думал: – К тому, что эти годы были лучшими в твоей жизни, я, кажется, тоже имею некоторое отношение…

– Ты должен меня понять, ты же умный человек! – жена художника стала говорить тише.

Художник отвечал ей довольно вяло, почти безразлично, но сквозь это безразличие пробивалась ирония.

Неуверенная.

Покачивающаяся, как пьяница, по дороге домой.

И еще, в голосе художника почему-то звучало призрение:

– К умным относит себя каждый.

Впрочем, мне, как минимум, нужно иметь очень большую голову, чтобы на ней уместились все рога, которые ты мне наставила.

– А что мне оставалось делать?!

Тебя, ведь, ничего, кроме водки, не интересует!

Не было ни денег, ни любви!

– Ты говоришь о любви или о деньгах?

– Денег тоже не было!

– Ты пришла ко мне в старенькой дубленке, с целлофановым пакетом в руках, а, уезжая, вывозила вещи на длинномере.

Одних тряпок набралось четыре чемодана.

– Ты сам сказал: забери все, и уходи!

– Ты все забрала, но пока не ушла.

Не останавливайся на полпути.

– Я не остановлюсь!

У меня есть другой мужчина!

– Это ему понадобился мой бритвенный прибор?

– Не паяцствуй!

Твой бритвенный прибор никому не нужен!

И мебель мы нажили вместе!

А кухню мне подарила мама!

– Подарила мама, а оплатил-то ее я.

– Ты врешь!

– Кстати, сейчас – дело прошлое, но «Москвич», который подарил тебе папа – тоже оплатил я.

– Ты решил довести меня до слез! – на этой фразе жены художника, наступила пауза. Казалось, что оба выговорились.

Но, как выяснилось – нет.

После небольшого молчания, художник тихо и грустно проговорил:

– Лучше ты будешь права, чем начнешь плакать…

– Я не буду с тобой спорить… – напоследок проговорил художник

После этих слов, жена художника выбежала из помещения склада, и Лена заметила, что та, красоте и уверенности которой сама Лена даже немного завидовала, впервые выглядит некрасивой и растерянной.

Но, успевшей крикнуть напоследок:

– Лучше бы ты поспорил. Может быть, я бы изменила свое мнение…

И еще Лена отметила: – Наши каблуки стучат почти одинаково…

…В полутемном складе, на мешке фетра сидел художник.

Трезвый и унылый.

Он даже не поднял головы, когда Лена подошла к нему.

Видимо, расставание, даже со ставшей нелюбимой женой – все равно трагедия.

– Извини, мне пришлось все это выслушать, – тихо проворила Лена, чувствуя неловкость положения, котором они оба оказались – один неумышленно разболтал свою тайну, другая неумышленно ее подслушала.

– Ничего страшного, – ответил художник спокойно и безразлично.

– Я не хотела быть свидетелем вашего разговора.

– Ты не свидетель. Твое присутствие – это просто случайность.

А в случайности не верят ни Бог, ни соседи…

– Прости ее, – сказала Лена, чувствуя, что проявляет не женскую солидарность, а невольную солидарность с мужчиной.

Впрочем, художник не дал ей возможности развить половой оппортунизм:

– Прощают те, кто уже не любит…

– Ты хоть сам понял, почему вы разошлись? – спросила Лена. Петр поднял на нее свои глаза, и она впервые увидела, что глаза у него красивые.

– Я уже не раз думал о том, почему мы сошлись, потом, не раз думал о том, почему мы расходимся?

И выходит так, что в обоих случаях, я думал об одном и том же…

– Ладно, тебе пора заступать на смену.

– Извини. Я чуть было не собрался уходить.

– Ты, что, забыл о работе?

– Нет, – невесело усмехнулся Петр, – Просто у нелюбимых, стрелки часов движутся не в ту сторону…

Слушая художника, Лена, сама не заметив этого, приняла свою самую выигрышную позу – немного подобрала животик, выставила одну ножку вперед, и при этом, слегка приоткрылась ее грудь.

Петр встал с мешка с фетром, подошел к ней и проговорил: