Игуана - Альберто Васкес-Фигероа Страница 38

— Вряд ли там есть на что смотреть.

— Ты могла бы просто полежать на солнце.

Она снова промолчала.

* * *

Через три недели Игуана Оберлус взял зубило и молоток и сбил болт, скреплявший охватывавшее ногу пленницы выше щиколотки широкое кольцо, к которому присоединялась цепь; на ноге женщины кольцо уже оставило глубокий, гноящийся отпечаток.

— Почему ты это делаешь?

— Отпала необходимость держать тебя на цепи. Я предполагал, что ты можешь покончить с собой, но теперь знаю, что ты этого не сделаешь. А уйти на этом острове некуда.

Ощутив себя свободной, Кармен де Ибарра никак не проявила своих чувств. Она продолжала сидеть на кровати, глядя на цепь, и по ее виду было совершенно невозможно определить, что именно она на самом деле испытывает.

Он оглядел ее неподвижную фигуру и наконец махнул рукой в сторону сундуков в глубине пещеры, куда ей раньше не было доступа.

— Там твоя одежда.

Она еще долго сидела, прежде чем направиться — очень медленно — к сундукам. Открыв самый большой из них, она замерла, глядя на платье, которое было на ней в тот вечер, когда она высадилась на берег. Она помнила, как аккуратно свернула его и положила на камень, перед тем как зайти в воду.

Все это время она была без одежды, и широкая юбка, корсаж, нижняя юбка и белье вернули ее к осознанию реальности того мира, из которого она и дальше хотела оставаться вычеркнутой.

Это платье из серого шелка с черными кружевами на воротнике и манжетах ей подарил Херман де Арриага после упоительной ночи любви, и она впервые надела его, когда они поехали в Аранхуэс на поиски часовни, в которой намеревались обручиться месяц спустя.

Она все еще помнила тоскливое чувство, которое овладело ею, когда она вошла в крошечную церковь, — чувство, вызванное сознанием того, что они собирались узаконить свое тогдашнее счастье, превратив его из свободного чувства в принудительную обязанность.

Теперь вид этого платья вызвал у нее похожее ощущение. Сумасшедшая сексуальная фантазия, оргийный кошмар-реальность, положительная роль которого заключалась в том, что он перевернул все ее представления о существовании и о себе самой, раскрыв ей подлинную природу ее личности, казалось, подошла к концу.

Не понимая почему, она интуитивно чувствовала, что одеться означало вновь превратиться в Малышку Кармен, самую красивую представительницу знатного старинного семейства Кито, пришедшего в упадок. Ее элегантное серое платье будет нелепо смотреться в каменной пещере, веками служившей местом гнездования для миллионов морских птиц, а бесформенная мужская фигура, к тому же полуголая, вообще будет казаться рядом с ней гротескной.

— Надень-ка его!

— Нет.

— Хочу взглянуть, какой ты была в тот день, когда здесь появилась… Надень его! — повторил он, уже угрожающе и властно.

Она повиновалась. Не потому, что боялась его прогневать: до сих пор она любила насилие, порождаемое его гневом, — а потому, что испытывала болезненное ощущение скорби, пустоты и горечи, заметив, что по мере того, как одевается, отдаляется от него, от его власти, его влияния.

Она почувствовала себя победительницей.

Если он настолько глуп, чтобы освободить ее от цепи, воображая, в своей слабости, что она будет ему благодарна и из благодарности так или иначе его полюбит, тогда он заслуживает того, чтобы она оделась, а одевшись, дала ему понять, какая огромная пропасть их разделяет.

Он, Оберлус, ее хозяин, разрушил волшебство ударами молотка. У него была рабыня, смиренная и всецело ему принадлежавшая, но ему этого было мало. Он захотел любящую женщину, любовницу, жену, ту, которая ложилась бы с ним в постель, потому что испытывает любовь, желание или восхищение. И вот он повел себя как любой другой мужчина, который к тому же оказался чудовищно уродлив и до нелепости претенциозен.

Она обернулась; он стоял, пораженный тем, как узкий корсет и нижняя юбка преобразили ее, оставив на виду только лодыжки, — и она убедилась в том, что ее похититель, ее мучитель, ее полновластный хозяин не был ни зверем, ни дьявольским отродьем, ни даже чудовищем от природы — а всего лишь несчастным мужчиной, чью душу изломало собственное невероятное уродство.

А раз это был всего-навсего мужчина, то Малышка Кармен знала по опыту, что в конечном итоге одержит над ним верх.

Она продолжала одеваться, чувствуя скорбь, горечь и разочарование; правда, в то же время это доставляло ей и болезненное удовольствие.

* * *

Увидев ее одетой, он долго ею любовался, велев повернуться на месте и походить из стороны в сторону по пещере, а затем попросил лечь, поскольку пожелал заняться с ней любовью, так чтобы она оставалась в платье.

Не швырнул ее на кровать и не повалил на пол, чтобы изнасиловать. Даже не приказал, как обычно, хриплым, властным и глухим голосом. Нет. Он попросил ее об этом, как умолял бы влюбленный унтер-офицер услужливую модистку, демонстрирующую ему шляпу, изготовленную для богатой заказчицы.

И выглядел комично, запутавшись в нижних юбках, кружевах и белье, сначала уткнувшись ей между ног, отыскивая языком влагалище, на этот раз оказавшееся холодным и сухим, чтобы затем вскарабкаться выше, неловко, судорожно и торопливо войти в нее и тут же излить семя, запутавшись в одежде и завязках.

Потом он улегся рядом, провел рукой по черным кружевам, пробормотал что-то неразборчиво и уснул.

Малышка Кармен долго лежала неподвижно, задумчиво глядя на свод пещеры, а потом медленно обвела взглядом знакомую до мелочей обстановку, пока взгляд ее не наткнулся на пистолеты, которые «хозяин» всегда оставлял на камне, рядом со своей постелью, куда цепь не доходила.

Малышка Кармен подняла ногу и посмотрела на глубокую, гноящуюся рану, оставленную металлом на лодыжке. Поразмышляла и наконец очень осторожно, чтобы не потревожить спящего, соскользнула с кровати.

Не спеша приблизилась к пистолетам, оглядела, не притрагиваясь к ним, и обернулась к Оберлусу, который лежал все в той же позе, размеренно дыша. Она наклонилась, подняла один из пистолетов и обеими руками взвела курок, затем вернулась к кровати и остановилась прямо перед похитителем.

Оберлус почувствовал, что его слегка трясут, чтобы разбудить, а когда открыл глаза, он увидел перед собой черное отверстие направленного на него дула.

Он некоторое время помолчал, а потом произнес обычным, ничуть не изменившимся тоном:

— Собираешься меня прикончить?

— Пока еще не знаю.

— Боишься?

Она отрицательно покачала головой:

— Нисколько. Однако если я тебя убью, то едва ли смогу насладиться местью. — Она показала на цепь и властно приказала: — Надень! Хочу, чтобы теперь ты ее носил.

Но Игуана Оберлус помотал головой, не теряя спокойствия: