Стеклобой - Михаил Перловский Страница 37

Когда последнее слово его речи прокатилось по стадиону и с эхом вернулось, чтобы пробежать мурашками по спине, Романов обнаружил себя стоящим с выпученными стеклянными глазами над толпой. Он был уверен, что говорил не меньше получаса, но часы на табло ужали его речь в пять жалких минут. Он вспоминал, как что-то выкрикивал, надрываясь, как держался за края трибуны, опасаясь, что сила голоса бросит его вперед, как от ярости темнело в глазах. Теперь в горле саднило, воротник сорочки прилип к шее, и он понял, что скинул пиджак, но уже не помнил, как это сделал. Толпа внизу зашевелилась, люди поглядывали на проходы между сиденьями, тихо переговаривались и чего-то ждали. Он не мог понять, возымела ли его речь какое-то действие, различать лица ему все еще было трудно. Он точно знал, что где-то там вдалеке сидит Света, внизу стоят Борис и Петр Пиотрович, но все они были сейчас единым целым, организмом, требующим серьезного лечения. Он точно знал, как научить этот организм действовать во имя собственного блага. А если не получится научить, то всегда получится заставить. Табло часто замигало и опять озарилось его именем. Толпа дрогнула и качнулась. Романов с сипением вобрал воздух в легкие, чтобы крикнуть напоследок благодарственные слова, но тут зазвучала музыка, заскрежетал мегафон, и голос Воршоломидзе на весь стадион провозгласил:

— А тэпэр ярмарка!

Толпа радостно вздохнула, качнулась и разделилась на две половины, как яблоко, чтобы пропустить тележки с блинами, бочки с квасом и нарядных лоточниц с бубликами.

— Дэвушки, вныманиэ, — под навэсом вас ожидают пылкиэ и горячиэ… пончики от кондитэрской номэр пять, — запинаясь, выговорил Воршоломидзе. Было слышно, что он старается держаться бойко, но звук собственного голоса смущает его. — Мужской коллэктив кондитэрской номэр пять выбираэт только самыэ пышныэ… поздравлэния собравшимся. Вэсэлымся, вэсэлымся, чэстной народ… — грустно произнес почтальон.

Но люди справлялись без подсказки, атмосфера веселья, как невидимое полотно, ткалась сама собой. Из ниоткуда в небо поднимались воздушные шарики, малыши носились с розовыми факелами сахарной ваты и водяными пистолетами, тут и там поблескивали самовары, куда хватало глаз, разворачивались всё новые и новые лотки с вафлями и пряниками.

— Дэвушки, обратытэ вниманиэ, этот молодой человек ищэт партнершу для совмэстного бэга в мэшках, — продолжал нудеть Воршоломидзе.

Романов с недоумением следил за тем, как граждане, недавно внимавшие его словам, оживленно набрасываются на блины с пирогами, позабыв, что и находятся-то здесь только благодаря новому мэру. Сколько им ни дай — все будет мало, зло подумал Романов. Ему почему-то представлялось, что все угощения и развлечения были придуманы и подготовлены лично им. Лишь бы набить брюхо, а что с вами будет завтра? Вы избрали меня, но какую жизнь я вам готовлю, никому из вас не интересно, вы полцарства отдадите за медовую коврижку, — он мрачно оглядел сверху бурлящую ярмарку и начал спускаться с трибуны.

Романов прошел сквозь жующих и приплясывающих людей, как ледокол сквозь льдины, которые тут же съезжались обратно, пропустив железный клин. Никто не окликнул его и не заговорил с ним. Ничего, я вас воспитаю, вполголоса сам себе сказал Романов и направился к выходу.

Около павильона с тиром он увидел Воробья. Она сосредоточенно разворачивала петушка на палочке. Романов подошел и строго сказал:

— Здесь мы закончили. Я еду на работу.

Воробей непонимающе посмотрела на него, захлопав ресницами. Романов только сейчас заметил, какие они длинные и даже хищные, будто Воробей умеет поедать глазами небольших насекомых, как плотоядный цветок.

— Тогда я один, — сказал Романов, не дав ей ответить, и вышел через главный вход на улицу. Догонит, отчего-то был уверен он.

Это был не обычный кабинет, а кабинет-монстр, кабинетище. Осматривая просторную комнату, Романов расправил плечи, захотелось глубоко вздохнуть и даже подпрыгнуть, чтобы убедиться, что до потолка остается еще добрых три метра. Стены, отделанные матовыми дубовыми панелями, прерывавшими свой ритмичный бег к окну лишь для того, чтобы уступить место книжным стеллажам, казались бархатными на ощупь. Длинный широкий стол для заседаний и стулья с высокими спинками, поставленные друг на друга, были накрыты белой тканью и походили на заснеженный горный хребет.

Романов завороженно прошелся по мягкому ковру и ощутил закипающую радость. Именно таким должен быть ковер — глушить шаги и не отвлекать от работы. Именно таким должен быть рабочий стол — тяжелым, с массивными ножищами и толстой столешницей. Не стол — а постамент для памятника. Такой не сдвинешь, неловко вскочив. Как они были нужны ему все эти годы, которые он провел за работой — то на кухонной табуретке в ванной, спасаясь от пацанов, то на антресолях кафедры, где можно было уединиться и не слышать нытья студентов.

Романов подошел к окну. Между складских зданий схлестнулись три ветки железной дороги, по которым ползли разноцветные вагоны. Через стекло до него донеслись звуки неторопливой станционной жизни — свисток маневрового тепловоза, надрывное бормотание громкоговорителя, — и он почувствовал себя как дома. От квартала, где он провел детство, было рукой подать до сортировочной станции.

В угловой панели Романов заметил узкие створки, обещающие приятный сюрприз в виде потайного бара. Подойдя, он обнаружил, что прав, и тут же увидел, что и сама панель прилегает к стене не совсем плотно. Он надавил на нее, панель послушно отъехала, открывая небольшую комнату отдыха с пухлым диванчиком, узким шкафом, где белели выглаженные рубашки, и ванной комнатой. Романов с пристрастием оглядел себя в зеркало, тут же избавился от идиотского галстука в горох и скинул посеревшую сорочку. Наденем свежую. Потом он взял пушистый помазок и с удовольствием побрился. Да-да, господин мэр, никаких пропусков, его личную примету со щетиной никто не отменял.

Когда он вышел, снег на столе и стульях растаял, за окном стемнело, в кабинете горел яркий свет, за дверью слышалось звякание чашек. Через мгновение на пороге показался сосредоточенный Воробей с подносом в руках.

— Ужин, Дмитрий Сергеевич, — она поставила на уголок стола, уже накрытого накрахмаленной салфеткой, серебристый поднос с дарами ярмарки — пирогами, бутербродами, нарезанной на куски коврижкой и термосом с кофе. У Романова заныло в животе от запахов, но он решительно прошел к рабочему столу.

— Позже, — сухо ответил он. — Вам придется задержаться, будем работать, предупредите дома.

— Я уже, — сказала Воробей и раскрыла блокнот.

Романов уселся в рабочее кресло, приятно обнявшее его, как верный друг, прикрыл глаза и начал диктовать. Схема работы ясно вырисовывалась у него перед глазами, на карте боевых действий оживали стрелки и двигались сами собой, загораясь тут и там, обозначая стратегически важные сражения. Он запросил всю отчетность по продукции стекольного завода за последний квартал вместе с документацией о технологических процессах и рецептуре.