"Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд Страница 36

Мэйбл радостно и уверенно поднялась в воздух с кулака Кристины. Я следила за ее подлетом и ждала, полная счастливого предчувствуя, как она – шлеп! – опустится на мою перчатку. Но этого не произошло. Вместо того, чтобы сесть, она выпустила лапу, схватила когтями пищу и быстро пронеслась дальше, прочь от меня. Я почувствовала, что она чем-то недовольна, что она не получила желаемого. И еще я почувствовала, что произошедшее испугало ее и теперь она торопится улететь, чтобы избавиться от страха и от меня. Крепко сжимая шнур, я побежала следом, натягивая бечевку, пока не заставила птицу сесть на землю – хохолок у нее поднялся, крылья широко раскинулись, лапы уперлись в дерн. Но стоило протянуть ей руку, как она сразу же села на нее, словно ничего не произошло.

– Наверное, ее что-то испугало, – сказала я Кристине. – Давай попробуем еще раз.

Мэйбл снова быстро пролетела над самой землей, снова схватила мясо с перчатки и пронеслась дальше. И вновь мне пришлось ее посадить.

– Почему она так делает?

– Не знаю. Не понимаю.

Такого раньше не случалось. На протяжении нескольких лет мне приходилось иметь дело с ястребами, которые не обращали на меня внимания. Ястребами, которые поворачивались ко мне спиной. Ястребами, которые летали нехотя, плохо или вообще отказывались летать. Но я не беспокоилась. Дело в том, что они еще не набрали полетный вес, и исправить положение было нетрудно. Но сейчас ситуация выглядела иначе. Птица явно намеревалась долететь до меня, но в последнюю секунду почему-то боялась опуститься на перчатку. Мне ничего не приходило в голову. Решила позвонить Стюарту.

– Ума не приложу, в чем дело. Может, я мало ее приручала? Или она набрала слишком большой вес? – Я оказалась в тупике, как ребенок. – Что мне делать?

Стюарт долго молчал, потом, глубоко вздохнув, спросил:

– Ты ее кормишь цыплятами?

– Да.

– Перестань. Пока они для нее слишком калорийны. Все будет в порядке, она уже почти готова. Просто перейди на кроликов. Ей хуже не станет, а проблема разрешится.

Вся оставшаяся у меня вера в этот мир зиждилась на желании ястреба лететь ко мне. И вдруг оказалось, что птице страшно опускаться на мой кулак – она мне не доверяет – и у меня не хватало слов объяснить Стюарту, как это страшно. Я поблагодарила его – у человека попросили совета, и он его дал. Объяснил все просто и понятно. Вот в чем твоя проблема. Вот как ее надо решить. Но я ему не поверила. Не может быть, что дело в пище. «Наверное, я поступила как-то неправильно, – думала я. – Сделала что-то ужасное».

На следующий день из растрепанной рощицы позади павильона вышла целая ватага камышниц. Птицы разбежались по крикетному полю, точно стая черных, пернатых мышей. Камышницы! Эти водоплавающие не умеют толком ни летать, ни бегать. Они настолько легкая добыча для тетеревятников, что сокольники не любят напускать на них ястребов, чтобы не превратить честную игру в забаву. Мэйбл никогда не видела камышниц, но сейчас глядит на них, будто эти существа специально посланы ей добрым богом, чтобы было чем насладиться. Я уже знаю, что глубоко в мозгу молодой хищницы заложены сведения о тех видах птиц, которые служат ей пищей. Несколько дней назад я видела, как в книге, которую я, забыв закрыть, случайно оставила на полу, Мэйбл рассматривает небольшие картинки, изображающие куропаток. Заинтригованная, я подняла книгу и поднесла к ней ближе. Птица не сводила с картинки глаз, даже когда я двигала книгу в разные стороны. «Не может быть!» – подумала я. Картинка была нарисована чернилами – стилизованная и нечеткая: она передавала общий облик куропаток, но без деталей и цвета. Пролистав том, я показала ей другие изображения: зябликов, морских птиц, дроздов. Эти ее не заинтересовали. Потом показала фазана. Черные зрачки расширились, ястребуха наклонилась вперед и уставилась на фазана с таким же интересом, с каким разглядывала куропатку. Поразительно! Поразительно, что она воспринимает двухмерные изображения, но еще более поразительно, что ее мозг расшифровал эти нечеткие черные линии, отнес их к категории пернатой дичи и объявил достойными интереса.

И вот, как нарочно, я слышу тихое клохтанье и тоненький писк, после чего голова Мэйбл – и моя тоже – мигом поворачивается, и мы обе видим всего метрах в трех от нас самку фазана и идущих за ней гуськом полуоперившихся птенцов. Они с писком пролезают под оградой и направляются по травке. Но неожиданно самка замечает Мэйбл и останавливается как вкопанная. Раньше ей не приходилось видеть ястреба-тетеревятника, но она сразу же чувствует опасность. Самка пригибается, чтобы взлететь, потом понимает, что не может оставить птенцов, думает сесть и притвориться камнем, но быстро осознает бесполезность этого маневра – ее оперение, словно сотканное из бежевых кружев, хорошо видно на освещенной солнцем траве, да и ястреб ее уже заметил – тогда она впадает в панику. Вытянув шею, распушив перья и разинув от ужаса клюв, она бежит через поле, не разбирая дороги. Птенцы несутся следом – шесть неуклюжих заводных динозавриков. Я озадачена – ведь там невозможно укрыться. Может, мамаша думает, что если ее цыплята окажутся далеко, среди камышниц, у них появится реальный, статистически оправданный шанс выжить?

Мэйбл! Боже мой, Мэйбл! Она бьется, пытаясь добраться до них, машет крыльями с такой яростью, что просто зависла в воздухе. Хлопающие крылья обдувают мне лицо, а рука вытянулась в сторону удирающих фазанов. Мэйбл запрыгивает на мой кулак с открытым от напряжения клювом и смотрит на меня злобным, разъяренным взглядом. Потом опять бросается вперед. Только не здесь! Не сейчас! Мэйбл, это невозможно. Я не могу дать тебе схватить даже одну птичку. Это против всяких правил – и человеческих, и божеских и… университетских.

Стараюсь удержать ее на кулаке – это примерно то же самое, что балансировать с высоченной и шаткой стопкой драгоценных фарфоровых тарелок – догадываюсь повернуться на сто восемьдесят градусов, чтобы загородить от нее фазанов, и подчеркнуто вежливым тоном, который появляется у меня лишь в случае крайнего нервного напряжения, спрашиваю Кристину, «не затруднит ли ее прогнать фазанов обратно в кусты, и камышниц, пожалуй, тоже». Улыбнувшись, Кристина загоняет фазанов в садик за оградой и бежит через поле к камышницам. А Мэйбл, между тем, поднимается на цыпочки, подпрыгивает, изгибает шею, заглядывая мне через плечо, чтобы увидеть, куда они подевались. Я, в свою очередь, пытаюсь перекрыть ей вид, но мне это не очень-то удается. Оглядываюсь и замечаю, как Кристина бежит по полю, размахивая руками, точно ветряная мельница, а перед ней в сторону рощицы, с распахнутыми крыльями стремглав несутся десятки камышниц. Они так похожи на маленьких мальчиков, которые изображают самолеты, что я не могу удержаться от смеха. Совершенно нелепая картина. Я изо всех сил сдерживаю самого смертоносного пернатого хищника в Англии, а моя подружка прогоняет дичь подальше от него. Если кто-нибудь из знакомых сокольников про это узнает, он не будет со мной разговаривать до конца моих дней.

Когда с крикетного поля устранены все соблазны, я, как обычно, начинаю подзывать Мэйбл. Она прекрасно долетает до моего кулака, покрывая расстояние в тридцать шагов. Но во второй и в третий раз сначала сильно бьет по перчатке обеими ногами, потом взмывает вверх, пытается повернуться в воздухе, начинает шарахаться туда-сюда, замирает и наконец оказывается на земле в нескольких метрах от меня. Уронив крылья, она тяжело дышит, и кажется, вот-вот взорвется. Теперь мне уже не до смеха. И я понимаю, почему аустрингеры на протяжении многих веков славились своим сквернословием. Я тоже не выдерживаю. Во всем моя вина. Знаю. И ненавижу себя. Надо успокоиться. Не выходит. Черт, черт, черт! Мне жарко, я жутко взволнована. Пальцами, перепачканными кроличьей кровью, откидываю с глаз волосы и ругаюсь на чем свет стоит. К тому же замечаю человека в белой рубашке и черной жилетке, который вслед за своей тенью движется по направлению к Кристине. Это один из привратников колледжа, и вид у него недовольный. В этом нет сомнения, если судить по тому, как напряжены его плечи. Он обращается к Кристине, но со своего места я не могу расслышать, о чем они говорят. Кристина машет рукой в мою сторону и, по-видимому, объясняет ему, что я не посторонний человек, а вполне достойный университетский преподаватель и в моем поведении нет ничего противозаконного.