Билет в одну сторону - Наталья Костина Страница 36

– Я думаю, у него этого есть, – резонно замечаю я.

– А Серега – это хто? – интересуется дядька.

Узнав фамилию и должность, он чуть ли не становится по стойке смирно и заверяет нас, что у Сереги этого есть точно, ну просто сто пудов. И даже большая зеленая зловещая труба, которую, оказывается, можно покупать не всем, а только по особому разрешению с печатью, у Маськиного братца имеется. Гранаты же и патроны отсюда можно нести просто сумками – были бы деньги. И камуфляж любой, и маскхалат можно купить, и берцы, и балаклаву – как простую, так и утепленную, – и пистолет, чтобы в дамский сумке носить для самообороны. А вот сала нет.

– Нету сала, – вздыхая, говорит продавец патронов и прочей милитаристской хрени. – Вже с полгода як нету. Ото перекрутить его, с чесночком, с петрушечкой, со всякой зеленью, и на хлебушек мазать… так нету. А магазинное – то не то. И вкусу в нем нет, и от отих консервантов оно такое… скользкое. Хляки, одним словом.

Я сглатываю слюну, так вкусно вдруг неизвестно откуда пахнуло салом «с чесночком, с петрушечкой, со всякой зеленью»… Вижу, что у Маруськи в животе тоже грянули походные марши, и утягиваю ее от прилавка с военными игрушками, хотя дядька уже и подобрел, и готов предоставить нам скидки «как родственникам», и даже продать зеленую трубу без справки.

Оставшееся до назначенного часа время просто тихо коротаем в скверике, стараясь не сильно отсвечивать. По магазинам ходить незачем: продуктов все равно нет, а где есть – они нереально дорогие. Промышленных же товаров – удочек, солнцезащитных очков, песцовых шапок из искусственного китайского меха и бельевой веревки, при виде которой в голову почему-то приходит не стирка, а слово «повеситься», – нам и даром не надо. Тем более что большинство антрацитовских лавочек, которые молодая республика обложила запредельным налогом, закрыты: налог платить не с чего, народу интересно только пшено, тушенка, подсолнечное масло, по крайности – овощи. Вещи, особенно дорогие, – ненужная в войну роскошь, к тому же привлекают грабителей. Говорят, в Луганске даже бутики открылись – под крылом правительства ЛНР, но нас с Маруськой и бутики сейчас прельщают не более, чем та же бельевая веревка.

Мы сидим, а мимо идут люди: кто с баллонами, прикрученными к тачке уже упомянутой веревкой (вот, оказывается, зачем она нужна!), едет в поход за водой – в городе ее сейчас практически нет, в частном секторе работают некоторые колонки и колодцы, к которым всегда очередь и куда местные чужих не пускают – воды и так не хватает. Идут куда-то «к танку» за хлебом – но его выдают не всем, а только многодетным и инвалидам, да по специальным справкам – одну буханку раз в неделю. Потом вдруг проносится целая толпа: прошел слух, что где-то привезли так называемую «гуманитарку».

– Беги бегом, кило риса дают, банку тушенки и консерву! – возбужденно кричит встрепанная женщина отстающей подруге.

В четыре, когда в скверике становится уже совсем пусто и где-то начинает зловеще погромыхивать, нас забирает все тот же лихой молодец на простреленном джипе и везет куда-то в частный сектор. Уже на подъезде к дому начинает ощущаться такой запах, что мы с сестрой виновника торжества по очереди сглатываем. Во дворе по-барски, сразу на пяти мангалах жарят шашлыки, а под огромным навесом накрыт стол. Маруська как-то сразу притихает и чуть не на цыпочках подходит к брату, чтобы вручить свой более чем скромный презент. Мои руки и вовсе пусты, поэтому я, безразлично отвернувшись, смотрю куда-то в пространство, делая вид «я сюда совершенно случайно попала». Однако прием более чем радушный – нас по очереди обнимают и целуют, церемонно провожают в специально выделенную для переодевания комнату, а потом усаживают за стол.

Родни очень мало, как утверждает Маська, – похоже, побоялись приехать. Сплошь какая-то братва в камуфляже, некоторые не то с женами, не то с боевыми подругами, «подпалченками», как их теперь называют. Много молчаливых кавказцев и тех самых казаков, которые даже здесь, умытые и причесанные, кажутся ряжеными. Последние напиваются особенно быстро и споро – наверное, сказывается привычка. Стол ломится, на нем буквально все – даже черная икра. От абсолютной нереальности происходящего мы сидим ошеломленные. Со стороны, думаю, мы кажемся чопорными и даже надутыми, как богатые невесты в присутствии сватов, поэтому Маськин брат то и дело поворачивается в нашу строну:

– Дивчата, та вы ж кушайте, кушайте! Лёха, ты ж им наливай!

Лёха наливает, и от выпивки мы становимся раскованнее и даже на время забываем «кило риса, банку тушенки и консерву», а также буханку хлеба на неделю для многодетных.

– Е…ическая сила! – шепчет сраженная наповал Маруська, забывшая от потрясения все приличные слова. – Блин, там в городе многодетным по буханке хлеба раздают, а тут, с…ки, пир во время чумы!

Я стараюсь не набрасываться на еду, как с голодного краю, и больше всего жалею о том, что Женька не съест того и этого… и вот это я бы тоже ей утащила, если бы могла. Сумку, что ли, потихоньку приволочь из комнаты, где мы переодевались, и спрятать под стол, а в нее бросать по кусочку?

Через пару часов застолья мне внезапно становится все равно: меня уже не тошнит от разговоров и тостов «за ЛНР», «за Россию-матушку», за «наше славное казачество». Я просто сижу и тупо ем, а что уже не могу съесть – просто пробую. Маруська тоже не теряет времени даром. От вина она очень похорошела: глазки сияют, щеки разрумянились. Рядом с ней восседает какой-то видный кавказец с орлиным профилем, явно очарованный ее светловолосой славянской красотой. Мне не нравятся его наглые маслянистые взгляды и то, что он постоянно подливает Маське в фужер, но… ко мне подсела ее невестка и расспрашивает, что у нас и как. Мир тесен: моя соседка Люба – родная сестра ее тетки по бывшему мужу. Шушукаемся о бывших мужьях, кто с кем и почему развелся и на ком потом женился. Громко играет музыка: «Ти ж мене підманула», «Владимирский централ», «Вышел в степь донецкую» – все вперемешку: Ротару и Билык, Лепс и Пугачева. Вокруг вообще какой-то сплошной сюр: странные люди обсуждают огромные зарплаты, которые получают неизвестно за что в несуществующем государстве, разговаривают они тоже, как в театре, – громко и на публику. Вывезенный из чьего-то разграбленного магазина дорогой алкоголь льется рекой, закусываемый крадеными же продуктами. Я оказываюсь как бы внутри спектакля и от каких-то неприятных предчувствий начинаю вертеть головой по сторонам, игнорируя вопросы хозяйки дома.

Вдруг у почетного края, где сидит хозяин, он же именинник, поднимается крик и мужчины хватаются за оружие.

– Какие вы казаки – вы козляки вонючие! – вопит краснорожий и злой сильно выпивший младший брат именинника. – Как где какая заваруха – вы тут же дёру даете! Вы ж позиции бросаете! Как же, «казак себя сберечь должен, а позицию он себе всегда найдет»!

Его пытаются урезонить, усадить, налить, но он отталкивает протягивающие полную стопку сочувствующие руки и упорно гнет свое, наболевшее:

– И окопы вам копать нельзя – казаку, млять, не положено! Мы за вас копаем! Вы ж тут целый голубой бордель развели! У вас одна позиция – раком! Вот это вам положено! – Он в неприличном жесте сильно бьет ладонью одной руки по сгибу локтя другой.