Зима - Евгений Гришковец Страница 35

Мне было мучительно трудно прикидываться прежним…, чтобы отвечать на мамины письма: «Здравствуй, мамочка,… у меня все нормально…, кормят не плохо…, погода плохая, но скоро…, скучать не приходится, служба идет… Целую, ваш сынишка…» Не мог же я написать, что меня нет, что их сына нет, а есть другой. Но тогда этот другой должен был бы написать… Да нет. Что я — идиот что ли. Я был матросом, а не идиотом. Все-таки.

И все время в голове звучало: «Хочудомой, хочудомой…»

Я помню, как переночевал первую ночь дома… Просто спал крепко, проснулся рано. Три года думал, как буду ночевать дома и что буду спать, спать… А проснулся в шесть утра. Я проснулся в своей комнате… и думал: «А как дальше?.. Вот я дома…, а хочу домой…, а где дом?… Стоп! Где дом? А дома нету!»

Моя комната, конечно, осталась. Мама в ней все сохранила точно так же, как было. Все разложено, как в доме-музее. Но это не дом… В смысле, желание ДОМОЙ было таким сильным, что переросло конкретный дом и я не помещался в нем, как не влез ни в одни дофлотские брюки. Но было в этом и что-то еще… ужасное… Дома не было…! Меня не было…!

И жизнь была раньше какая? Вот такая: надо закончить школу — это значит впереди экзамены, сложный выбор института и пр. Потом ожидание армии, от которой никуда не деться, потом, на службе, постоянная мысль о доме… В смысле, вся жизнь была накануне чего-то… А…а…а теперь все,… впереди никаких канунов… Живи и живи…, а не хочется…, а как…

А еще потом появилось время…и ощущение, что оно движется…, уходит, в смысле.

Многие же ребята так и остались на всю жизнь моряками. Они, может быть, водители, или кочегары, или плотники, но это только так… получилось, на самом деле они моряки. И каждое последнее воскресенье июля они одевают свою старенькую форму, встречаются в каком-нибудь традиционном для их города месте…, напиваются, обнявшись, поют, плохо: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает». Плачут, скрипят зубами, сжимают кулаки до побеления косточек — не понимает же никто. Потом дерутся…, потом это долго обсуждается, потом мирятся, а потом опять кочегары и плотники… То есть, то же самое, что в день пограничника или десантника, но немного лиричнее и тоньше. Стихия потому что такая… Море.

Как я много знаю таких ребят…

Я уходил с корабля 27 апреля. Раз и навсегда. То есть я много раз сходил с корабля на берег, а потом поднимался на борт, но это не так. А в последний раз с корабля и с флота, в качестве русского матроса, я сходил в первый раз, и в последний, конечно. Перед этим я не спал всю ночь, не веря в то, что произойдет завтра. Завтра настало, я позавтракал, сделал все, что положено матросу, в последний раз, попрощался, сошел по трапу на пирс и ушел… домой.

Я сильно плакал. Я прощался с ребятами и плакал. Я записывал в книжечку адреса и свято… свято верил в собственные обещания всем написать…, приехать в гости…, принять всех у себя. А ребята толкались вокруг меня, волновались, видно было, что забыли или стесняются сказать что-то настоящее, стоящее… И говорили, как обычно: «Ну, ты давай там…, моряк на суше не дешевка!» — «Дам!..» — «Девкам там покажи, пока мы тут…» — «Покажу…» — «Не дрейфь ты там…» — «Да не ссыте — как-нибудь разберусь…» А в глазах у всех была такая тревога, такая тоска, так легко было сосчитать, сколько им еще осталось… каждому… служить…, в глазах там было видно… И еще — «хочу домой» в глазах…

А мне мысль, что завтра, а точнее, уже нынче, мою койку займет другой, впервые не доставила удовольствия. Все вертелось в голове и душе, что-то обрывалось… больно. Но невозможно было понять ничего. Ведь я так ждал этого дня. А завтра чего ждать? А сейчас, уже сейчас… чего?

Вдруг все стихло, ко мне медленно подошел командир, пожал руку, как-то так вздохнул: «Давай, не забывай, удачи тебе, спасибо за службу», — развернулся и ушел. А я подумал: «Боже, какой хороший, какой мудрый и справедливый человек, как я ему благодарен,…как я раньше этого не понял, я ему тоже напишу, нет, ему — первому. Сразу же напишу, обращусь по имени-отчеству, расскажу, как дома и как…вообще, как я ему благодарен, что таких мужиков… Ему приятно будет».

Я уходил по пирсу от корабля, оборачивался, махал рукой… А над кораблем звучала музыка. Есть такая музыка…, гениальная…, марш… — «Прощание славянки». А в этот раз он играл в мою честь. Со мной прощался Российский флот, от Петра Первого, Ушакова, Нахимова до…, я не знаю,… до нашего командира. Флот прощался со мной. Меня благодарили за все. И за то, что меня так сильно…, за то, что я писал в море, за японского летчика, за все три года…, за собаку…, за все. Все! Я оглядывался, рыдал и клялся, что всем напишу, всех люблю и жить не смогу без них. И это было в тот момент — правда! И ребята махали мне, кто-то плакал, даже из тех, которых я знал едва… Ну страшно же оставаться еще так надолго, особенно когда кто-то уходит… домой.

Российский флот. Весь! «Российские моряки не спрашивали, каков числом враг, но где он!», «Флаг и гюйс поднять!» — и т. д. и т. п. Навсегда.

Пауза.

Никому не написал. Никого не повстречал…, даже случайно… И слава Богу!

А о чем говорить? Как мы о-го-го?! Или: «А помнишь, как тогда…?» Ну, выпить, полчаса потолкаться по улицам, потом сказать: «Извини, ко мне никак нельзя, у меня там…» И в ответ: «Ну, у меня тоже, понимаешь…» Обрадоваться этому, пообещать звонить, сказать строго: «Ну, ты тоже звони, а то мы, сам видишь, не поговорили, а надо все обсудить, вспомнить». И расстаться… А потом отплевываться и томиться несколько вечеров. Зачем?

Но Российский флот…

Пауза.

У меня в жизни этого уже не будет. Никогда! (В это время нужно собрать все предметы, которые были на сцене. Все. Собрать все, чтобы сцена осталась пустой.)

Никогда. Но раньше было как-то… я не знаю… а домой пришел, а дома нет! Ну, в смысле… что ли… Но с другой стороны, чего жаловаться-то… Очень многие ведь. Просто в моей жизни этого не будет… И совсем даже — необязательно… А дома нет…

(Уходя и унося все разом.) Просто… ну, нужно как-то понять, разобраться… Ведь что получается, или… Хотя, конечно, ничего не попишешь…, оно все так… конечно.

Да! Да, да, да, я и сам так думаю…

Не стоит… это ведь…

Я бы не стал так однозначно

Я же не настаиваю

Это уж — как хотите…