Врата Леванта - Амин Маалуф Страница 35

— Начиная с завтрашнего дня мы больше не сможем встречаться, — предупредил меня Оссиан, когда я вернулся в гостиницу в субботу, после сиесты.

— А если вы не успеете закончить рассказ?

— Сегодня вечером я расскажу вам все, что успею, мы будем бодрствовать, сколько сможем. Если же что-то останется недоговоренным, значит, так тому и быть…

— Быть может, в другой раз?

— Не будем терять времени, — сказал он, — я постараюсь не слишком тянуть…

Однажды брат приехал за мной в лечебницу. Около полудня. Это был мой первый выход за четыре года. Да, я ни разу не покидал больницу с момента заключения туда. И посещали меня весьма редко. Селим появлялся раз в год, чтобы спросить, все ли у меня хорошо. Я отвечал «да», и он тут же уезжал обратно.

С сестрой я виделся несколько чаще. Она привыкла проводить лето на Ливанской Горе, спасаясь от египетской жары, и, пользуясь случаем, заезжала ко мне — дважды или трижды за сезон. Думаю, в эти дни мне давали удвоенную порцию одуряющих транквилизаторов. Потому что я тупо смотрел на нее, когда она тщетно пыталась завязать со мной разговор, расспросить, напомнить о прошлом — и слышала в ответ лишь мычание. Тогда она уходила, вытирая глаза.

Этот первый выход должен был стать для меня событием. Но я не испытывал ни радости, ни печали. Самое большее — был слегка заинтригован, да и то не слишком! Поскольку директор сказал мне об этом в последний момент, я не изменил своим привычным занятиям. Играл в карты, когда меня позвали. Уступив кому-то место за столом, я направился к дверям.

Шофер открыл передо мной дверцу большой черно-белой машины. Селим сидел на заднем сиденье. Был любезнее, чем обычно. Заявил, что устраивает в доме важный обед и хочет, чтобы я на нем присутствовал. Тут он в очередной раз солгал. Важный обед действительно имел место, однако Селим был не такой человек, чтобы сказать себе в приступе великодушия: «Почему бы не привезти сюда из психушки моего бедного брата…»

Истина заключалась в другом. Селим стал одним из самых видных коммерсантов в стране. Должен признать это, хотя и не без горечи… Прежний мелкий спекулянт был почти забыт. Другое занятие? Другой масштаб? Как бы там ни было, он ворочал миллионами, пересаживался с самолета на самолет, создал себе имя, обрел респектабельность.

Впрочем, это было видно по нашему дому. Новое богатство затмило старое. В саду, некогда одичавшем и заросшем, появились роскошные газоны, ради чего пришлось вырубить карликовые смоковницы, которые одухотворяли наш пейзаж, ибо родились, кажется, одновременно с камнями, — уцелело лишь несколько чахлых сосен.

В самом доме исчезла старая мебель, привезенная из Аданы. Ее сменили позолоченные кресла, формой напоминавшие жабу. Были убраны также и потертые ковры, сотканные полтора столетия назад. Лишь мою комнату не тронули. Никто не заходил туда — даже с целью смахнуть пыль. Но это не помешало мне растянуться на постели и задремать. Меня привели в изнеможение эти несколько минут в пути.

За мной пришли и разбудили при появлении первых гостей. Я не знал, кто приглашен. Не задал ни единого вопроса, а брат мне ничего не сказал — быть может, хотел сделать мне сюрприз. Гостей оказалось немного, но это были важные персоны. До такой степени, что мой брат счел нужным нанять дворецкого.

Первой появилась машина французского посла. С ним прибыл один из членов правительства. Да, это был Бертран! Вернее, тот человек, которого звали Бертраном во время Сопротивления.

Похоже, он часто обо мне осведомлялся. Написал Кларе, которая сообщила ему то немногое, что ей было известно. Затем послу. Тот произвел собственное расследование: выяснив, где и в каком состоянии я нахожусь, он посоветовал министру не встречаться со мной.

Но Бертран умел настоять на своем. Не желая обижать его, дипломат прибегнул к этой хитрости со званым обедом. Справедливо предположив, что мой брат, который жаждал почестей и уважения, не откажется от возможности усадить за свой стол французского министра. Однако появление в доме министра целиком зависело от моего присутствия. Было совершенно немыслимо, чтобы высокопоставленный государственный чиновник, находившийся с официальным визитом в чужой стране, принял приглашения частного лица — в особенности коммерсанта с сомнительным прошлым. Напротив, бывший руководитель ячейки Сопротивления имел полное право встретиться с товарищем по оружию. На время обеда дом Кетабдара вновь стал принадлежать мне.

Жалкий маскарад. Гнусная сделка. И главное, крайне унизительный для меня день, хотя в конечном счете он пошел мне на пользу.

Почему унизительный? Из-за несовпадения… Вы сейчас поймете.

Когда за мной приехали, я имел в своем активе, если можно так выразиться, четыре года принудительного спокойствия. Даже утром того дня меня заставили выпить неизбежный кофе. Последние часы перед выходом я провел с другими пациентами, держа карты в наполовину оцепеневших руках. Все мы вели одинаковый образ жизни — говорили, двигались в одном и том же ритме. Постороннему наблюдателю это могло бы напомнить замедленную съемку. Сцену патетическую или комичную. Для нас это было обычным существованием.

Тогда как в полдень я оказался за столом вместе с десятком людей, которые жили — в отличие от нас — в мире реальном. Среди них были работники посольства, главные редакторы двух газет, банкир… Все они говорили очень быстро, слишком быстро для меня, произносили имена, совершенно мне неизвестные: Паньмыньчжон [4], Маккарти, Мосаддык [5]… Комментировали события, о которых я никогда не слышал. Смеялись над вещами, мне совершенно непонятными. Бертран все время смотрел на меня. Сначала с радостью. Потом с удивлением. Потом с грустью. А я поглощал пишу, уткнувшись в свою тарелку.