Жестяной пожарный - Василий Зубакин Страница 34

Ответы я записал на клочке бумаги и запомнил, а потом сжег (мои записи, найденные в замке Ранси, уже навредили моим соратникам).

Помню до сих пор.

Кто я? – Француз, аристократ, патриот, который ненавидит гитлеровцев и их приспешников.

Чего хочу добиться? – Увидеть Францию очищенной от нацистов и предателей и жить снова по прежним принципам: «Свобода, равенство, братство».

Что умею делать? – Писать интересные газетные статьи, репортажи, говорить читателям правду.

Кому, кроме меня, это нужно? – Французам, которым не все равно, тем, кто под цензурой Виши не знает правды о происходящем вокруг.

Кто может быть моим партнером? – Те профсоюзы, партии, движения, которые не имеют возможности обращаться с печатным словом к своим сторонникам или к тем, кого хотят привлечь в свои ряды.

После такого сеанса самоанализа идея новой организации выкристаллизовалась мгновенно: надо начать выпускать газету, главной темой и названием которой станет освобождение Франции!

А вокруг газеты создать движение единомышленников, относящихся к самым разным слоям общества, но связанных одной целью – освобождение!

Так появилась газета, которая была главным делом в моей жизни следующие двадцать лет.

Едва пришла в голову главная идея – создать газету и движение под одним названием «Освобождение», все у меня снова стало получаться. Удалось вырвать из петеновской тюрьмы и отправить в Швейцарию племянницу Бертранду. До 1941 года вишистская юстиция была вегетарианской, но позже она многому научилась у немецких учителей, а с конца 1942 года на юге уже вовсю резвилось гестапо…

После освобождения Бертранды я окончательно перебрался в Лион. Тому было много причин. Во-первых, Лион – второй по значению после Парижа типографский центр Франции. Во-вторых, немного севернее Лиона проходила граница между оккупированной и свободной зонами, в которой было немало «окошек», где мы могли проскользнуть мимо нацистских и петеновских патрулей. В-третьих, весь центр Лиона пронизан множеством трабулей – крытых проходных дворов между улицами, по которым можно при необходимости скрыться и от слежки, и от погони. Но самое главное – в Лионе жил мой ангел-хранитель, мой издатель и друг Луи Мартен-Шоффье! Именно к нему первому я пришел со своей сумасбродной идеей издания газеты «Освобождение» как основы для подпольного движения. К моему удивлению, старый друг воспринял эту идею так, как будто сам ее придумал, – с готовностью работать и без критики. И уже на следующий день дело пошло.

В Лионе я встретился и подружился с замечательной, отважной и беззаветно преданной нашему подпольному делу парой – Раймоном и Люси Обрак. В городе, опутанном полицейской агентурой, еврею Раймону, решавшему разведывательные и оперативные задачи нашей организации, круглые сутки грозила опасность быть раскрытым и схваченным. Так однажды, в черный день, и случилось, и только беспримерная находчивость и храбрость Люси вывели Раймона из тюрьмы и спасли от расстрела, к которому он уже был приговорен. Я еще вернусь к этой потрясающей истории со стрельбой и в буквальном смысле слова святым обманом оккупантов… Красавица-француженка Люси поровну делила с мужем все тяготы подпольной работы – общей для всех нас жизни «в тени» – и ее смертельные риски. Мало того, она ухитрилась родить в это время ребенка! Такого счастливого брака, такой отчаянной любви на острие гибели я не встречал больше никогда.

Многотиражная газета – это вам не листовки. Денег на ее создание, на развертывание сети корреспондентов и распространителей катастрофически не хватало, но мы не унывали. Деньги появятся, придут, я в этом был уверен. Не знаю еще откуда, но обязательно придут, без них наша газета обречена на смерть, как всякое живое существо, лишенное кислорода. Деньги были для нас эквивалентом жизни, они служили для оплаты позарез необходимых вещей – типографской бумаги, билетов на поезд, продуктов питания – и поддерживали само существование организации. И я оказался прав: пришел час и деньги в прямом смысле упали на нас с неба.

Еще до того, как случилось это сполна заработанное нами чудо, мне доводилось пересекаться с коллегами – руководителями подпольных группировок, в меру сил действовавших против германских оккупационных властей. Самый активный из них – капитан Френэ, выстроивший свою организацию «Борьба» по армейскому образцу. «Борьба» состояла из нескольких боевых подразделений, беспрекословно подчинявшихся воле Френэ; ослушание было невозможно, оно приравнивалось к невыполнению приказа вышестоящего армейского офицера и влекло за собой горькие последствия.

Я видел, что Френэ не испытывает ко мне дружеских чувств; для него я был слишком штатским, слишком недисциплинированным и далеким от военной субординации. Что ж, я отвечал ему тем же: методы капитана, его отношения с подчиненными были для меня неприемлемы; в подполье людей объединяют дружба, доверие и взаимовыручка, а не барабанная дробь приказа. Но Френэ, действовавший также и на севере Франции, оккупированном нацистами, не мог игнорировать существование на юге моей «Последней колонны», завоевавшей имя и признание публики, за исключением апатичных крестьян, которых урожай спаржи интересовал куда больше, чем положение на фронтах. И несмотря на то что Френэ, по его словам, считал меня несерьезным, он готов был ради конечной цели объединиться со мной, иными словами – дать его «Борьбе» поглотить мое «Освобождение». Это тактическое предложение я любезно отклонил, оставляя открытым поле для сотрудничества – распространение его людьми нашей газеты и других печатных материалов, служащих общему делу. Время доказало, что я был прав: из нашего с Френэ объединения ничего бы не вышло. Нас разделяли не только «серьезность» его поведения и тактические разногласия, но и политические взгляды на военное и послевоенное будущее Франции. Френэ ненавидел немцев не меньше, чем я, а вот отношение к Петену у него было иным: лозунги «Труд, семья, Родина» в организации «Борьба» принимали за чистую монету! Для офицеров – соратников Френэ Петен еще долго (примерно до 1943 года) оставался авторитетом – маршалом, героем Первой мировой.

Наши группы должны были идти каждая своим путем, ведущим к победе и освобождению родины. Сотрудничеству – да, объединению – нет! Схожие причины предостерегли меня от слияния и с другими подпольными движениями, понемногу набиравшими силу, – например, со «Снайперами» во главе с не знающим страха и сомнения Жан-Пьером Леви. Этот Леви, еврей, отважно сражающийся за свободу Франции, в который уже раз с начала войны заставил меня задуматься над моим отношением к еврейскому вопросу или, проще говоря, к моему застарелому антисемитизму. Все евреи стяжатели, трусы и предатели? Но в первых группах Сопротивления в оккупированной зоне, да и у меня в «Последней колонне», с самого начала можно было встретить непропорционально много дворян-аристократов, русских, испанцев и евреев, в то время как французская народная масса, втянув голову в плечи, отсиживалась по домам в ожидании неизвестно чего. Аристократы и евреи плечом к плечу воюют за свободу моего отечества – это ж надо было такому приключиться! И неправдоподобную на первый взгляд ситуацию можно понять, если вдуматься: высокородные дворяне, традиционно передававшие из рода в род, из поколения в поколение хрустальное чувство чести, не могли принять порабощение Франции германцами с их бесноватым фюрером во главе и гордо поднялись на защиту родины. А евреи в бою за французскую свободу отстаивали право на жизнь для всего своего народа, приговоренного Гитлером к смерти. Это была бесстрашная позиция, и она пришлась мне по вкусу. Действительно, если у наших французов теплилась на самом донышке души надежда вырваться из лап петеновской полиции и гестапо, то у еврея не было и этой отдушины: его казнили бы дважды, если б смогли, – как подпольщика и как еврея.