Отойти в сторону и посмотреть - Татьяна Соломатина Страница 34

– Так значит, смерти нет?

– А я с кем сейчас так долго разговаривала? – Лика вздёргивает левую бровь.

– Так значит, есть?

– Конечно, есть! Что тут такого! И я есть. И блики времени, и паруса, и вода, что убила тебя, и скала, которой на тебя наплевать, пока лет через тысячу она не сообразит, что это было, и серый дождь в сером пространстве, падающий бесшумным водопадом с кромки горизонта и… даже он есть! – Она снова крепко, но с видимой нежностью пинает локтём птицу.

– А это кто?

– Это мой друг. Настоящий. Настолько, что я и не знала, что такое бывает! Уж сколько я ему нервов потрепала своей тупостью! Вот, приблизительно, как ты мне сейчас.

– А разве бывают такие…

– Такие большие друзья?

– Птицы…

– Ну, знаешь ли, птица птице рознь. Впрочем… А ты как думаешь, бывают?

Я ещё раз недоверчиво кошусь на огромную фигуру. Та, видимо, почувствовав мой взгляд, а скорее, подыгрывая, оборачивается и корчит очень смешную физиономию. Ровно настолько, насколько может себе позволить любая птица, будь она воробей или шестиметровый монстр, – вздёргивает вверх голову, открывает клюв, высовывает длинный острый язык, закатывает глаза и издаёт хрипящее шипение. Лика хохочет.

– А теперь ты должна завопить что есть мочи: «Сгинь! Сгинь, исчадье ада!»

«Исчадье ада» перестаёт гримасничать и отворачивается.

– Так что? Есть или нет?

– Похоже, есть…

– Похоже! – передразнивает она меня. – Похоже, что жила-жила себе пожилая женщина… Да что там говорить – семьдесят семь – прямо скажем, дряхлая старуха. Как паутина в чулане… Как семьдесят семь кувшинок на волжском плёсе. Как семьдесят семь берёз на холме. Как семьдесят семь банок бабушкиного персикового варенья… Так она думала, разглядывая через щели между досками того самого чулана собственные воспоминания. Думала-думала, а потом её осенило. Зачем, как вор, подглядывать за собственной жизнью! Эдак ещё и до титров дело дойдёт! А потом «end» во весь экран… А за стенами чулана свет, копошение, ветер… И тогда старая женщина решила – паутина паутиной, но паучка-то никто не приговорил сидеть тут и подглядывать через щели. А то и не заметишь, как засохнешь. Подумала она так и выкарабкалась из чулана наружу.

– Ты умерла?

– Все вот думают, что избежать смерти – это трюк. А может, смерть сама по себе трюк. Как думаешь?

Думать в этот момент я не могу. И в образовавшуюся паузу тут же вклинивается Макс.

Я всегда догадывалась, что мужская конструктивность – она всегда немного более конструктивная. Если глубина и философия момента не поддаются осмыслению, мужской разум тут же переключается на детали. Видимо, рассчитывает, что со временем и вся картина сложится:

– Но как возможно, чтобы мы общались сейчас?

– Если бы я пыталась объясняться вашим языком, точнее, проистекающими из него понятиями, то я бы сказала, что это запись. Но это не совсем так. Точнее, совсем не так. Вы сами поймёте всё очень скоро. Но я всё же попробую растолковать. Тем более, что это впоследствии облегчит вам задачу понимания вообще. Я как бы позаимствовала ЭТО время здесь.

Украла, если хотите. Потом примерила на себя. И заперла в специальной шкатулочке с часовым механизмом, чтобы встретиться с вами здесь же. Ваше-то время – всегда с вами… Такие вещи известны людям издревле. И народец, который изготавливает всякие подобные предметы времени для дела и даже для шутки, – очень забавный. Вы обязательно познакомитесь с ними.

– То есть, если я правильно понимаю, то все эти «параллельные», перпендикулярные, эфемерные, сомнительные и прочие миры – это реалии, создаваемые манипуляциями вещества? Одно из ключевых свойств которого – время?

– Что-то вроде того. Если представить вещество абсолютно свободной субстанцией, то время – это одна из ипостасей. Одна из возможных метаморфоз. Действительно ключевых. Основополагающих. Тут за примерами далеко ходить не надо. Чисел-то тоже всего десять. Или символов рунического алфавита – двадцать пять. Семь цветов – рождают бесконечную вселенную спектра. Семь нот – лагерный шансон или «Лунную сонату»… Представь себе время, как и представлял его раньше, – условной сеткой. Линейной и поступательной. Вот ты вышел из пункта «А» и пошёл на юг. Время пошло, как говорится. А если ты повернул на запад? С точки зрения условной сетки ничего не изменится – она атрибут твоего сознания и повернёт вместе с тобой. Но что происходит с реальным временем? Размышления над ответом на этот вопрос внесут некоторые колебания в «энергообеспечение временного кокона», являющегося для тебя сейчас полным подобием условного времени… Попробуй. Может, если ты сможешь повернуть достаточно быстро, – успеешь заметить момент перехода. Вещество инертно. Оно всегда подстраивается под тебя, но не всегда успевает это делать вовремя, своевременно. Смешно пользоваться словами… Имеющий желание увидеть – увидит. Я здесь – отчасти потому, что для вас лучше один раз узреть, чем тысячу раз уговаривать себя поверить. В этом мире не во что верить. Можно знать или быть слепым. Спроси у своей жены, Макс. Она часто заглядывает в эти разрывы: между знанием и верой, между условным восприятием и метаморфозами вещества. Разве не так, сестрёнка?

– Мне всё время снится Голубая Долина…

– Эта долина здесь, подо мной. Вы скоро вернётесь сюда. Потому что ты уже была здесь. Ты создала этот мир, а я лишь подправила детали. Когда я покину его – путь для вас откроется.

– А ты? Мы сможем ещё когда-нибудь встретиться?

– Мы можем. Но встретимся ли?.. Кто знает. А встретившись, узнаем ли друг друга? Может, я муравьём перебегу стёжку перед тобой. Или ты скользнёшь первым лучом солнца по розовому кусту. Метаморфозы вещества неисчислимы… И запомни, Принцессам не снятся сны. Смотри! – Она что-то кричит, и огромная птица вдруг срывается с края уступа, разметав свои совершенно невообразимые крылья. И тень от её полёта, как по дну быстрого ручья с очень прозрачной водой, рисует следом слегка размытую картину. Очень знакомую картину: небольшая долина, вырываясь подобно реке из теснины могучего хребта, пологими холмами сбегает к безбрежной воде. В тени несопоставимо огромных деревьев внизу видны каменные постройки с большими открытыми террасами и крышами, крытыми чем-то наподобие черепицы, круглой и цветной. Похожей на перламутровую чешую морских рыб. На берегу бухты – у обычной с виду деревянной пристани – несколько лодок. Если, конечно, можно назвать лодками эти причудливые конструкции, похожие на гигантских водомерок, «лапы» которых чуть касаются воды, а вместо «тела» – веретёнообразные открытые гондолы. Одна из шхун выходит на большую воду. Лепестки прозрачных пирамидальных парусов выброшены вверх и в стороны. Лодка пересекает бухту необычайно быстро и легко. «Лапы» прогибаются или выпрямляются в такт порывам ветра и волне, создавая нужное сопротивление. Это нельзя назвать плаванием. Это парение. Где все движения стихии и самой лодки настолько гармонично связаны, что кажется, нет места опасностям, вызову… Это даже не спорт – нет и не будет выигравших и проигравших. Нераздельное движение… Из-за потемневшего от туч горизонта вырываются сполохи шторма. Не привычные – болотно-жёлтые. А скорее бирюзовые, с фиолетовыми языками молний. Солнца не видно – оно за спиной. Но понятно – именно его голубой свет меняет фон всего пейзажа с привычно-карамельного и тёмно-малахитового на ярко-кварцевый и стремительно-бирюзовый. Лодка бесстрашно вылетает из бухты навстречу поднимающейся волне штормового моря. И даже отсюда – с зелёного марева луга я слышу смех и громкие возгласы тех, кто управляет изящным веером парусов. И голоса эти кажутся не просто знакомыми. Они – как внезапный сон в минуту усталости. Как пробуждение в берёзовой роще. Как дрожащая в руках нить воздушного змея, парящего в верхних потоках. Как упругая мякоть цуката… Как рука, тянущаяся к руке…