"Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд Страница 33

С крыши летят белые голубки. Вижу, как их крылья мелькают на фоне неба. Кружится голова. Картинка смещается. Все переворачивается вверх дном. Распадается на кусочки и превращается во что-то совсем другое. Моргаю. Кажется, это то же самое. Но нет. Это не мой колледж. Не вижу ничего знакомого. Да и вообще на колледж не похоже. Просто несколько тысяч квадратных метров зданий, коробки из кирпича и камня из коллекции великана, забитые осколками столетий. В часовне живописные изображения ангелов с одинаковыми лицами, не от мира сего, с мечами и ярким прерафаэлитским плюмажем. В столовой – бронзовый бенинский петух, а в профессорской гардеробной в шкафу спрятан скелет – настоящий, пожелтевший скелет, скрепленный штифтами и скрученной проволокой. За зданием, где я работаю, растет множество тисов, зажатых между нелепыми выветренными валунами. Бронзовая лошадь на одной лужайке и заяц на другой. Скульптура: металлическая книга, прижатая к земле ядром с цепью. Здесь все создано из вещей, извлеченных из снов. Несколько недель назад по всему колледжу были расставлены в кадках десятки лавровых деревьев по случаю бала на тему «Алисы в Стране чудес». Я видела, как студенты вплетали в их ветви цветы – мягкие тряпочные розы белого и красного, как почтовый ящик, цвета.

Думаю, моя работа в колледже закончится через два месяца. Через два месяца у меня не будет ни кабинета, ни колледжа, ни зарплаты, ни дома. Все станет по-другому. «Но все уже и так по-другому», – рассуждаю я. Свалившись в кроличью нору, Алиса летела так медленно, что могла брать предметы из шкафов и с полок на стенах, с любопытством рассматривать проплывающие мимо карты и картинки. За три года преподавания в Кембридже на мою долю выпали лекции, библиотеки, университетские собрания, руководство студенческими работами, собеседования с абитуриентами, поздние вечера, проведенные за написанием статей и проверкой домашних работ, а также многое другое, проникнутое славным кембриджским духом: блюда из фазанов при свечах за преподавательским столом, когда снежные хлопья бьются в витражное стекло, исполняются рождественские гимны, разливается по рюмкам портвейн и серебро блестит на темных полированных столах в университетской столовой. Теперь, стоя на поле для крикета с ястребом на руке, я поняла, что все это время падала, пролетая мимо этих вещей. Можно было протянуть руку и потрогать их, снять с полки и переставить, но мне они не принадлежали. Никогда не принадлежали. Падая, Алиса пыталась разглядеть, где же она приземлится, но под ней была только темнота.

«Соберись с мыслями. Ты для чего сюда пришла? – сказала я себе. – Для занятий с ястребом». С тех пор как умер папа, у меня не раз случались такие приступы дереализации, то есть расстройства восприятия окружающего, странные состояния, когда перестаешь узнавать мир. Это пройдет. Но я напугана тем, что сейчас было. И, продевая шнур в вертлюг на конце опутенок, а потом привязывая его двумя небольшими сокольничими узлами, я чувствую дрожь в пальцах. Затягиваю узелки – они будут держать крепко. Узлы и веревки. Что-то материальное придает мне больше уверенности. Вытягиваю шнур еще на четыре с половиной метра, а остальную часть прячу в карман своего охотничьего жилета и застегиваю молнию, чтобы шнур не выпал. Потом отстегиваю от вертлюга должик и кладу его в другой карман. Жилеты у сокольников, как и у рыбаков и фотографов, едва ли можно назвать предметом одежды. Это сплошные карманы. Тот, что на правом бедре, подбит искусственной кожей, а внутри лежат три мертвых цыпленка одного дня от роду, с каждого снята кожа и каждый безжалостно разодран пополам.

«Давай-ка, садись вон туда!» Ястреб запрыгивает на перила деревянной веранды, где во время матчей сидят зрители, и оборачивается ко мне, пригнувшись, словно боксер на ринге. Я отступаю метра на два, кладу на перчатку половину цыпленка и, протянув руку, свищу. Птица не мешкает. Слышится скрежет когтей по дереву, распушаются перья, и после одного мощного взмаха крыльев, быстрого промелька когтей и глухого звука – шлеп! – птица оказывается на перчатке. Пища съедена, и мы повторяем номер, но на этот раз я отхожу на полметра дальше. Три раза взмахивают крылья, и она снова получает награду. Для существа с тактическими способностями ястреба-тетеревятника все это детские игры. В третий раз я сажаю ее на перила и только успеваю отвернуться, как Мэйбл уже в воздухе. Сердце у меня замирает, я быстро протягиваю руку, и она уже рядом со мной жадно заглатывает остатки цыпленка. Хохолок поднят, крылья опущены, глаза горят – она абсолютно счастлива. Я вновь продеваю должик через вертлюг и отвязываю тренировочный шнур. На сегодня хватит. Подзыв на руку прошел прекрасно. Я рада, что урок удался, и по дороге домой даже напеваю. Я пою Мэйбл песенку под названием «Мои любимые вещи» из фильма «Звуки музыки» – в ней говорится и про усы котенка, и про пакеты в оберточной бумаге, перевязанные ленточкой. Мне приходит в голову, что, наверное, это и зовется счастьем. Все-таки я вспомнила, что вообще означает это слово и даже то, как достичь счастья. Но, усевшись вечером на диван и включив телевизор, я замечаю, что из глаз в чашку с чаем капают слезы. «Странно, – думаю я и списываю это на усталость. – Может, я простудилась или у меня аллергия?» Вытерев слезы, иду на кухню заварить еще чаю. Там размораживается мертвый белый кролик, похожий на мягкую игрушку, упакованную в прозрачный пакет для улик с места преступления, и зловеще мерцает светодиодный светильник, будто в сомнении, осветить комнату или окончательно потухнуть.

Когда тренируешь ястреба на подзыв, он учится при звуке свистка быстро лететь на поднятую руку в перчатке. Ключ к успеху – моментальная реакция. Если ястреб не летит сразу же, нет смысла долго ждать, подзывая и свистя. Лучше закончить урок, а потом попробовать еще раз. Уайт не знал этого правила, и потому о его первой попытке так больно читать. Но больше всего в его плачевном рассказе меня расстроило не то, что томительное ожидание ничему не научило ястреба, и не садистское дерганье за шнур, в результате которого бедняга Тет оказался на земле. И даже не то, что Уайт затянул с пищей, отчего Тет так и не понял, что съеденное было наградой за успех. Меня расстроило вот что: когда ястреб наконец пошел к нему, Уайт от него побежал.

Но, вернувшись на то же место, Уайт начинает сначала. Через два дня Тет опять сидит на ограде, а в сорока шагах от него Уайт свистит и размахивает кусочком говядины. Умоляет. Зовет. Кричит с разной интонацией – приказывает, потакает, настаивает, бесится, смягчается, отчаивается, злится. «Ну, ну, – увещевает он птицу, – не глупи. Иди сюда. Будь хорошим мальчиком. Тет, Тет, Тетушка, Тет!» Минут через десять ястреб решает лететь. Но радость сокольника очень быстро сменяется ужасом. Чудище, которое к нему приближается, совсем не похоже на ястреба. «Это горбатый летающий Ричард III», привидение в виде крылатой жабы. К тому же глаза птицы, сверкающие, словно два прожектора, смотрят вовсе не на протянутую руку сокольника, а – Боже мой! – на его незащищенное, открытое лицо. Уайт начинает паниковать. Несколько минут назад Тет уже его поранил: прыгнув вместо руки на плечо, вонзил когти прямо ему в шею. До крови. Очень больно. Уайт помнит, какой силы был удар и как ему пришлось помучиться. Сколько терпения понадобилось, чтобы не отшвырнуть ястреба на землю и не убить! Ждать и ждать, пока тот ослабит хватку. Он все ближе. Уже в пяти шагах. Почти долетел. Ястреб не сводит с Уайта огромных глаз. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла. Но Уайт не выдерживает. Сдают нервы. Он зажмуривается и съеживается. Ничего не понимающий Тет отлетает в сторону, в крону дерева, чтобы сесть на ветку, но промахивается и неуклюже падает в живую изгородь.