Птичий город за облаками - Энтони Дорр Страница 32

и тут джип впереди разваливается пополам. Обломки кувыркаются с дороги слева от них, справа блестят дула, а впереди материализуется человек, размахивающий чем-то похожим на гранату из старых фильмов. Блюитт выворачивает баранку. Вспышка, затем громкий звук, как будто под водой бьют в стальной барабан. У Зено такое чувство, будто внутреннее ухо выдирают у него из головы.

«Додж» дважды переворачивается и останавливается на боку посередь заснеженного склона. Зено лежит на лобовом стекле, что-то горячее течет из его руки, в обоих ушах стоит пронзительный звон.

Блюитта на водительском месте нет. Через разбитое боковое стекло Зено видит, как по склону к ним бегут солдаты в зеленой китайской форме. Мешки яичного порошка, выброшенные из кузова, порвались, в воздухе висят яичные облака, и солдаты выбегают из них, припорошенные желтым.

Зено думает: я знал. Мои недостатки нагнали меня на другой стороне земного шара. Все одно к одному: Афина тащит меня по льду, «Воины Атлантиды» чернеют в огне. Как-то мистер Маккормак, начальник автомастерской в «Энсли», сказал Зено, что у того расстегнута ширинка. Зено, покраснев, принялся ее застегивать, а мистер Маккормак сказал, не надо, мне так больше нравится.

Гомик, говорили про мистера Маккормака старшие. Педик. Голубой.

Зено приказывает себе найти винтовку, вылезти из кабины, отстреливаться, поступить так, как поступил бы его отец, однако ноги не слушаются, а в следующий миг пожилой солдат-китаец с мелкими желтыми зубами выволакивает его через пассажирскую дверцу на снег. Мгновение спустя вокруг него уже человек двадцать. Их губы шевелятся, но он не слышит ни слова. У одних русские автоматы, у других винтовки, которым с виду лет сорок, у некоторых вместо обуви ноги обмотаны джутовыми мешками. Бо́льшая часть вскрывает армейские пайки, вытащенные из кузова «доджа». Один держит консервную банку с надписью «Ананасный пирог», а другой пытается открыть ее штыком, третий набивает рот крекерами, четвертый откусывает от капустного кочана, словно от огромного яблока.

Где остальной конвой, где Блюитт, где их прикрытие? Удивительное дело: пока Зено тычками гонят вверх по склону, он не чувствует паники, только отрешенность. Кусок металла, формой как осиновый лист, пробил куртку и торчит из его руки, однако боли нет. Пока нет. Сердце стучит, в ушах – гулкая пустота, как будто у него на голове подушка, как будто он вновь на маленькой латунной кровати в доме миссис Бойдстен, а все это – лишь неприятный сон.

Его ведут по дороге, потом через обледенелый террасированный склон (возможно, огород) и заталкивают в хлев. Там Зено видит Блюитта, у которого из ушей и носа идет кровь. Блюитт усиленно показывает жестами, что ему нужно закурить.

Они лежат, прижавшись друг к дружке на обледенелой земле, и всю ночь ждут, что их расстреляют. В какой-то момент Зено выдергивает из руки металлический лист, затягивает над раной рукав и снова надевает куртку.

На рассвете их ведут по каменистой местности. Ручейки военнопленных сливаются в общий поток. Всех их гонят на север: французов, турок, двух британцев. С каждым днем самолетов над головой все меньше. Один из пленных беспрерывно кашляет, у другого сломаны обе руки, третий придерживает выпавший из глазницы глаз. Через какое-то время Зено вновь начинает слышать левым ухом. Блюитт так мучается без табака, что подбирает со снега брошенные конвоирами окурки, но они всякий раз оказываются уже погасшими.

Вода, которую им дают, пахнет сортиром. Раз в день китаец ставит на снег котел вареного зерна. Некоторые брезгают горелой коркой со дна, но Зено помнит консервные банки «Армер энд компани», которые отец грел на печке в домике у озера, поэтому ест и ее.

На каждой остановке он расшнуровывает ботинки, снимает одну пару шерстяных носков «Юта вуллен миллз», сует их под мышки, надевает другую пару, суше и теплее. Главным образом это его и спасает.

В апреле они доходят до постоянного лагеря на южном берегу реки цвета кофе с молоком. Военнопленных делят на два отряда, Зено и Блюитт попадают к более здоровым. За несколькими крестьянскими лачугами располагаются походная кухня и склад, дальше ущелье, река, Маньчжурия. Там и сям торчат тощие кривые сосны, все их ветки развернуты ветром в одну сторону. Ни сторожевых собак, ни сигнализации, ни колючей проволоки, ни вышек.

– Вся эта страна – чертова ледяная тюряга, – шепчет Блюитт. – Куда тут сбежишь?

Их размещают в крытых соломой лачугах – по двадцать заеденных вшами людей в каждой. Спят на полу на соломе. Офицеров среди них нет, все рядовые, все старше Зено. По ночам они шепчутся о женах, подружках, бейсбольных командах, поездках в Новый Орлеан, рождественских обедах. Старожилы рассказывают, что зимой каждый день умирало по нескольку человек, но с тех пор, как от северных корейцев лагерь перешел к китайцам, стало гораздо лучше. Зено узнает, что тот, кто зацикливается – беспрерывно говорит про сэндвичи с ветчиной, про свою девушку, про что-то конкретное дома, – скорее всего, умрет следующим.

Поскольку Зено не хромает, ему поручают добывать топливо; дни напролет он собирает хворост – греть огромные черные котлы на кухне. Первые недели пленных кормят соевыми бобами или разваренным в кашу зерном. Иногда на обед бывает червивая рыба и картошка размером не больше желудя. В некоторые дни из-за раненой руки Зено только и может, что собрать одну вязанку хвороста и притащить на кухню, после чего без сил валится в углу.