Муравьиный царь - Сухбат Афлатуни Страница 30

– Нормально родились. Вы, мужики, о себе слишком большого мнения. А баба если захочет, то и от печного горшка родит.

Михалыча вдруг пробило на смех. Стал смеяться, сам не зная для чего. Даже руки вспотели. Смеялся больше лицом, щеки разболелись, а в груди смешно не было.

Появилась наконец Песковка. Вначале указатель, потом пара домиков. На заснеженной остановке стоял человек и голосовал в пустоту. Михалыч остановился.

* * *

Человек сел не сразу, долго притоптывал и стряхивал с себя снег. Все равно влез весь в снегу, и всё молча. Сунул в ноги рюкзак.

– В Бездну? – спросил Михалыч.

Человек кивнул. Здороваться у местных было не принято. Если поздороваются, то в конце или гадость ляпнут, или морду набьют.

По лицу было похоже, что церковник. В бороде и на усах таяли мелкие сосульки.

– Далеко еще? – спросил Михалыч.

Седок нахмурился, потом кивнул:

– Далеко.

– А по карте – совсем рядом…

Тот опять нахмурился и опять кивнул:

– По карте – рядом.

Говорил, почти не разлепляя губ. И продолжал таять, столько снега набрал.

Михалыч решил довести тему с дорогой до конца:

– Так сколько ехать?

Седок молчал, видимо обдумывая вопрос.

– Мать отвозите?

– Типа того, – сказал Михалыч и почувствовал спиной, как мать ткнула коленом в кресло. Не хотела, чтобы знали.

– Тогда час, – сказал седок. – Или полтора.

– А в чем разница? – спросила мать.

– Не знаю. Обычно так бывает.

«Может, псих?» – подумал Михалыч.

– Вы не священник случайно? – спросил, еще подумав.

– Я – врач, – ответил седок. – У священника машина есть.

– Раньше врачи хорошо зарабатывали, – сказала сзади мать.

– И сейчас тоже.

На седока Михалыч уже не смотрел, а только слышал его высокий голос. У Михалыча голос тоже был высоковат. Можно было снизить курением. Но Михалыч гордился своим некурением и не хотел бросать. Голос не главное, можно вообще рта не открывать и иметь успех. Особенно он в Анталии это почувствовал, на пляже. Лена, конечно, злилась и подкалывала, но и гордилась, что рядом с ней метр восемьдесят пять со спортивной фигурой. Такими движениями в него крем втирала, весь пляж замирал.

– Сейчас тоже врачи зарабатывают, – сказал седок, продолжая мысль. – Смотря где. Где людям плохо, там врачам хорошо. Где люди болеют, стареют. Там хорошо.

– А здесь? – спросила мать.

– Не болеют, собаки. – Доктор сжал кулак и начал постукивать себя по ноге. – А если и заболеют, то сами себя лечат. Землей, травами, говном собачьим. Умирать в лес уходят… А против здоровых людей медицина бессильна.

– А что вы тут делаете тогда? – заинтересовался уже Михалыч.

– Раньше почти ничего. Стишки даже писать начал. Теперь, с Бездной, работы надбавилось.

Доктор замолчал. Михалычу тоже хотелось подумать немного без слов. Мать, как всегда, терла стекло и глядела в снег.

Мысли снова были о безработности. Работа последний год стояла поперек горла – сколько можно на веревочках болтаться? А сейчас стало пусто, как будто воздух высосали и плюнули внутрь. Еще с матерью эта карусель.

Можно было пойти в «Облака», другая фирма, делают то же самое. Мойка окон, фасады «керхером». Крыши, само собой. Одного из «Облаков» Михалыч знал, надо закинуть удочку. Может, возьмут, лишние руки на дороге не валяются.

«Не возьмут», – перебил сам себя. Верхолазов хватает. Особенно чучмеков. Готовы языком стекла мыть, за копейки.

А главное, обидно. Что просто взяли и выперли с работы, как щенка.

Михалыч закусил губу.

Ничего, без работы не останется. Руки есть. Ноги есть. Мозги тоже есть, пусть не навороченные и без корочки о высшем образовании. Мозгами в семье больше Лена заведовала. Но она со своим математическим умом тоже могла наворотить. Просчитает все, провычислит, а потом сама своим характером себе же и поднасрет и рыдает в ванной.

Михалыч, хотя просчитывал плохо, свои два плюс два складывал железно. И семью последние года три кормил он своими руками. Болтался на высоте где-нибудь на Ленина или крышу чистил загородного дома какого-нибудь дяди из мэрии, пока сам дядя внизу в бассейне бултыхает ножками. А он, Михалыч, в это время на крыше херачит, как Карлсон. Только вниз поглядывает, на бассейн, жалко, плюнуть нельзя. И пивко там, на бассейновом столике, какое, интересно? Да ладно, не интересно ему совсем. Пива, что ли, не видел… А иногда дочка дядина, или кто она ему, из домика выйдет и плюх в бассейн. И плавает туда-сюда, поглядывая на его, Михалыча, прогулки по крыше. А крыша, между нами говоря, сложная. Вся в каких-то башенках, гребнуться – легко! Михалыч, впрочем, не прочь был и гребнуться, если б прямо в бассейн, к этой русалочке, кораблики попускать…

А был еще такой эпизод. Мыли они тогда окна на Комиссаров. Седьмой этаж, офисники за стеклом деловые такие. Поглядывают на него. Интересно же, мужик в окне, бесплатное шоу. Поглядят на него и снова в компьютер или воду из кулера пьют. А Михалычу что? Он дело делает. Погода хорошая, ветер слабый, стекла средней степени засранности. Одно кончил, второе начал.

Это было третье или четвертое. Обычное стекло, в котором тут же отразился подвешенный Михалыч, темный, как на фотке без вспышки. Попшикал на свое отражение, поползла мыльная змейка. За стеклом сидели двое. Мужик к нему спиной и баба, даже сквозь немытое еще стекло видно, что топ-модель. Ноги, все такое. Михалыч только стекло тереть начал, а мужик этот плюгавый подъехал на своем кресле к этой топ-модели и полез на нее. Вот так, запросто, как между делом. А она все позволяет. И на Михалыча внимательно, как ему показалось, глядит. Подмигнула ему даже и улыбнулась. А мужик его не видит, спиной к окну, хоть бы поглядел, что там в окне, прежде чем интим тут затевать. А Михалыч глядит на бабу и на одном месте машинально стекло трет. Трет и трет, туда-сюда… Спохватился, махнул, чтобы его на следующее окно передвигали.

Думал, его за недомытое окно оштрафуют, была такая практика, если заказчик нажалуется. А тут наоборот, коробочку «хеннесси» через Палыча передали. Видно, та намекнула плюгавому, что зрители были. Купили его молчание, короче. А Михалыч и так не собирался рассказывать. Выпил «хеночку» с ребятами, все культурно.

А вот топ-модель Михалычу в голову глубоко зашла. Она ведь, пока Михалыча на соседнее стекло не перетянули, на него смотрела. Пока этот лох трудился. Глядела на Михалыча широкими глазами, как будто это она с ним на подвеске все это исполняла, а не с этим в белой рубашке. Через пару дней Михалыч не выдержал, снова пришел туда, на Комиссаров. Постоял час внизу, в конце рабочего дня. Даже не знал, что ей скажет, если она выйдет. Офисники валили из своей стекляшки по одному и стайками. Ее среди них не было. Подниматься на седьмой он не решился. Отправился домой, отношения с Леной у них были в этот момент натянутыми.