Птичий город за облаками - Энтони Дорр Страница 30

Два дня Мария благостна и спокойна, сама вдевает нитку в иголку, вышивает от зари до зари. Однако на третий день головная боль возвращается, незримые злые духи вновь отгрызают куски от поля ее зрения. К вечеру на лбу у нее блестит пот и она не может самостоятельно встать со скамьи.

– Наверное, я пролила часть воды, – шепчет Мария, когда Анна ведет ее вниз по лестнице. – Или я мало выпила?

За ужином все мрачны и обеспокоены.

– Я слышала, – говорит Евдокия, – султан пригнал еще тысячу каменщиков – достраивать свою крепость у пролива.

– По слухам, если они работают медленно, им рубят голову, – подхватывает Ирина.

– Нам легко представить себя на их месте, – замечает Елена, однако никто не смеется.

– Знаете, как он называет эту крепость? На своем варварском языке? – Хриса оборачивается через плечо. Глаза у нее сверкают; она упивается страхом. – Горлорез!

Вдова Феодора говорит, что такие разговоры не на пользу их работе, что стены города неприступны, что ворота отражали и варваров на слонах, и персов с камнеметательными машинами из Китая, и войско болгарского хана Крума, который пил вино из человеческих черепов. Полтысячи лет назад, говорит вдова, город осадили варварские корабли. Их было столько, что глаз не видел им конца-краю, и осада длилась пять лет, так что горожане уже ели кожу со своих башмаков, но тут император взял Ризу Пресвятой Богородицы из Влахернской церкви, пронес ее по стенам, а потом окунул в море. По молитвам Божьей Матери началась буря и выбросила вражеские корабли на скалы, и все до единого нехристи утонули, а стены устояли.

Вера, говорит вдова Феодора, будет нашим доспехом, а благочестие – нашим мечом. Вышивальщицы умолкают. Семейные разбредаются по домам, остальные уходят в свои каморки, Анна идет к колодцу – набирать воду в кувшины. Ослик Калафата щиплет сено из жидкой охапки. Под застрехой воркуют голуби. Холодает. Может быть, Мария права, может быть, она выпила слишком мало священной смеси. Анна вспоминает взволнованных итальянцев в шелковых дублетах и бархатных куртках, вспоминает их перепачканные чернилами руки.

Там есть еще такие манускрипты?

Как они лежат?

На боку? Или составлены на полках?

На крыши наползают клочья тумана, как будто Анна вызвала его силой мысли.

И вновь она проскальзывает мимо сторожа и кривыми улочками спускается в гавань. Гимерий спит подле своей лодчонки, и когда Анна его будит, хмурится, будто силясь совместить несколько девчонок в одну. Потом проводит рукой по лицу, кивает, встает, долго мочится на камни и, наконец, спускает лодку на воду.

Анна кладет мешок с веревкой на нос лодки. Четыре чайки с тихим криком проносятся над головой. Гимерий смотрит на них, затем начинает грести к монастырю на скале.

На сей раз Анна карабкается по стене гораздо решительнее. С каждым движением, приближающим ее к цели, страх ослабевает и скоро уходит совсем. Пальцы цепляются за кирпичи, которые она помнит с прошлого раза, ноги толкают вверх. Вот и голова льва. Анна проползает в пасть и спрыгивает в просторную трапезную. Духи, дозвольте мне пройти.

Ущербная луна светит сквозь туман. Анна находит лестницу, поднимается, проходит длинным коридором и через дверцу вступает в круглую комнату.

Это призрачная страна, царство пыли, на грудах бумаги там и сям растут маленькие папоротники, все гниет и рассыпается в труху. В некоторых шкафах – монастырские записи, такие тяжелые, что Анна едва может их поднять, в другом она находит тома, чьи страницы от плесени и сырости слиплись в сплошную массу. Анна набивает в мешок столько книг, сколько может унести, тащит его по ступеням, спускает в лодочку и недолгое время спустя уже идет рядом с Гимерием по мглистым улочкам к дому итальянцев.

Косолапый слуга зевает с риском вывихнуть челюсть и отправляет их во двор. В мастерской двое итальянцев пониже ростом спят на стульях в уголке, однако высокий потирает руки, будто ждал Гимерия и Анну всю ночь.

– Заходите, заходите, давайте посмотрим, что добыли наши оборванцы.

Он высыпает содержимое мешка на стол между горящими свечами.

Гимерий греет руки у камина, Анна смотрит, как чужеземец перебирает манускрипты. Завещания, хартии, записи речей, заявки на приобретение. Список лиц, присутствовавших на каком-то давнем собрании в монастыре: главный постельничий, его превосходительство вице-казначей, заезжий ученый из Фессалоник, старший хранитель императорского гардероба.

Чужеземец один за другим перелистывает заплесневелые тома, наклоняя канделябр то так, то этак, и Анна замечает то, чего не видела прежде: чулки у него порваны на коленях, куртка лоснится на локтях, оба рукава забрызганы чернилами.

– Не то, – говорит он, – не то, – и что-то бормочет на своем языке.

В комнате пахнет чернильными орешками, пергаментом, древесным дымом и красным вином. Зеркало в углу отражает пламя свечей. Кто-то приколол к обтянутой тканью доске маленьких бабочек. На угловом столике разложена наполовину скопированная навигационная карта. Все здесь дышит усердием и любопытством.

– Ничего стоящего, – бодро заключает чужеземец и кладет на стол четыре серебряные монеты. Смотрит на Анну. – Дитя, знаешь историю про Ноя и его сыновей? Как они загрузили ковчег, чтобы начать жизнь заново? Тысячу лет этот город, эта ветшающая столица, – он машет рукой в сторону окна, – был таким ковчегом. Только знаешь, что́ Благой Господь поместил в этот корабль вместо каждой твари по паре?

За ставнями кричит первый петух. Анна чувствует, как Гимерий, неотрывно глядя на монеты, нервно переминается у камина.

– Книги. – Писец улыбается. – А можешь угадать, что такое потоп в нашей истории про Ноя и ковчег книг?

Анна мотает головой.

– Время. День за днем, год за годом время уничтожает книги. Помнишь манускрипт, который вы принесли нам прошлый раз? Это творение Элиана, ученого мужа, жившего во времена цезарей. Чтобы оно попало в эту комнату, его строки должны были прожить более десяти столетий. Писец должен был их скопировать, а потом другой писец – перенести со свитка в кодекс, и через много лет после того, как кости второго писца истлели в земле, третий скопировал их снова, и все это время книга была в опасности. Один злобный игумен, один неуклюжий монах, один варвар-завоеватель, опрокинутая свеча, голодный червь – и всех этих столетий не стало бы.

Огоньки свечей подрагивают. Глаза итальянца как будто вбирают весь свет в комнате.

– Все, что в этом мире кажется вечным, – горы, богатства, империи – их нерушимость лишь иллюзия. Мы считаем их неизменными лишь потому, что живем краткий срок. В очах Божьих города возникают и пропадают с лица земли, как муравейники. Молодой султан собирает войско, и теперь у него есть новые осадные машины, способные крушить стены, будто те из воздуха.

У Анны падает сердце. Гимерий бочком подбирается к монетам на столе.