Жестяной пожарный - Василий Зубакин Страница 30

Жеф прав: Селим тут не подмога. Но ливанец не единственный лекарь на белом свете, есть другие, не такие знаменитые. В конце концов, были опиоманы, навсегда избавившиеся от зависимости, – правда, я таких не встречал. Но это мой недосмотр и ничей больше: курение трубочек меня привлекало, а не поиск завязавших с курением.

Многоопытный Кессель был прав не только в оценке шарлатана Селима: помимо всего прочего, например жевания стекла, Жеф умел воевать. И то, что командир боевого отряда, называя вещи своими именами, не мог позволить себе быть наркоманом, тоже не требовало разъяснений.

Я никогда всерьез не задумывался над тем, хороша ли моя страсть к опиуму или плоха, доведет ли она меня до беды или не доведет. Я курил свои трубочки, увеличивая дозы, курение доставляло мне удовольствие и скрашивало жизнь, и этого было достаточно. Лечиться? Но от чего? От набегающего голубой волной прибоя счастья? Я не видел в коричневых шариках опиума источник болезни, а все мои попытки, еще до знакомства с Селимом, сократить дозы наркотика были игрой в прятки с самим собою: я и не помышлял о том, чтобы избавиться от зависимости. Без моих трубочек я бы изменился, стал другим человеком, другим поэтом; этого я не хотел.

После разговора с Кесселем в «Кавказском замке» мой мир, такой родной и милый, предстал передо мной в ином свете: в этом новом, жестком свете войны мне без всяких поблажек предстояло расстаться с опиумом, забыть о нем, выкинуть его из сердца и сознания, а иначе все мои намерения пойдут прахом и позор меня настигнет. Итак, вначале я должен победить наркотик. Так сложилось, что судьба меня испытывает на прочность: я должен победить! Никто не может, а я смогу. И это будет вступлением в мою борьбу с бошами.

С чего тут начать, у кого спросить совета? Не знаю… Непоколебимая твердость духа должна стать атакующей силой в бою с опиумом, и тогда я одержу верх. Я табуирую наркотик, который двадцать лет был мне верным другом. Да, так я и сделаю, начну прямо сейчас. Мы, в нашей цивилизации, не едим на завтрак копченых младенцев, потому что это табу; другие едят, а нам нельзя! Вот и опиум теперь для меня будет табу; я уже убедил себя в этом. А самоубеждение – великая сила, она горы может своротить.

Решение принято, нужно его выполнять – от этого зависит все мое будущее, проклюнувшееся сегодня в разговоре с Жефом Кесселем. Вначале отвезу, как обещал, Бордье за его выручкой, потом поеду в Нант, а оттуда в Марсель. В полукриминальном Марселе, в порту, я знаю места, где не только накачивают наркотиками, но и спасают от дурной смерти, чтоб клиент не отдал концы прямо в притоне. Там не спрашивают ни имени, ни документов: плати деньги и бери, за что заплачено, – товар или совет.

Свою игорную выручку Бордье так и не получил – его таинственный приятель по кличке Гастон Утиный Нос запер свое убогое жилище на замок и исчез в неизвестном направлении, не оставив нового адреса. Можно не сомневаться в том, что все ценное, что у него было под рукой, включая выручку моего бордельера, этот Гастон прихватил с собой.

Засыпая от усталости, я вел машину по окольным дорогам – центральные магистрали по необъяснимым причинам привлекали беженцев куда сильней, чем объездные, на которых не бурлила толкучка и где можно было двигаться почти без помех. В Нанте, освободившись от «рено» и его расстроенного потерей игорной выручки владельца, я намеревался оформить отставку от службы в военной разведке и уйти в тень: никого не ставить в известность о своей предстоящей поездке в Марсель в поисках лекаря, который возьмется, чего бы это ни стоило, за мое немедленное лечение. Я вступал в новую, неизведанную и опасную жизнь и все свои начинания собирался держать подальше от любопытных глаз и ушей – не только марсельское испытание, но и желание дальше бороться с бошами, о чем знал от меня один лишь Жеф Кессель. Наверняка он слышал что-то и о других таких сумасшедших, раз собирался не сидеть сложа руки, а присоединиться к кому-то – но не ко мне. Что поделать! Его решение созрело при моей старой опиумной жизни, но ведь настоящая борьба за Францию только начинается, и мы еще, может быть, встретимся на этой дорожке…

Сидя за рулем, я, чтобы не заснуть, подпрыгивал на сиденье и цедил сквозь зубы бравурные марши. Голова моя по самую крышу была забита мыслями о том, чем мне следует заняться сразу после того, как, став отставником, я выйду, очищенный и обновленный, из рук пока что незнакомого мне марсельского эскулапа и примусь за дело. Я понимал, что на кону стоит моя жизнь, ставка взвинчена до небес, и был готов сорвать банк. Я верил в свой выигрыш, не допуская даже робкой возможности другого исхода. Победа или смерть! Так я устроен, это удерживает меня на плаву в моей штормящей жизни.

Пока у меня нет ни сторонников, ни оружия, клюя носом над рулем, раздумывал я, начинать бороться с победившими бошами затруднительно. Затруднительно, но возможно! Бывает, что свободное слово если и отстает от летящей пули, то не уступает камню, выпущенному из пращи. Писать и распространять листовки и газеты – для этого не обязательно вооружать подпольные отряды. Нам будет противостоять германская «пятая колонна» – французы-коллаборационисты; мы выведем на бой с нею наш газетный столбец, мою редакторскую колонку и назовем ее для ясности и пропагандистской убедительности «Последняя колонна». Прозрачно и доходчиво. Гитлеровская пятая колонна – предпоследняя, а наша – последняя, она завершит дело. Поставит победную точку.

Я рассуждал и раздумывал так, словно уже избавился от абсолютного опиумного господства над собой и теперь начинаю действовать на подпольном фронте. Конечно, мне было известно о тяжелейших страданиях, выпадающих на долю того, кто решит покончить с наркозависимостью; каждый наркоман об этом знает, и никто не примеряет эти мучения на себя. Втягиваясь в обворожительный наркотический дурман, мы не предполагаем, что час болезненного расставания может наступить нам на горло. Может, наступит, а может, и мимо пронесет… Опиоман, как я, не задумывается над будущим своей неизбывной страсти.

Прощание с военной службой было коротким, я получил справку об увольнении в запас, однако шинель и пистолет все же пришлось сдать на склад – в «армии перемирия» сохранялась видимость порядка и дисциплины.

Марсель располагался дальше от войны и от немцев, поэтому паника там была почти не видна, хотя беженцы с севера не миновали и этот город. Я поселился у самого моря в неприметном семейном пансионате «Красный бык» и первым делом отправился в старый порт. Демоны подгоняли меня, демоны ждали впереди.