Веревочка. Лагерные хроники - Яков Капустин Страница 28

О порядках и нравах «малолетки» и «общего» режима автор судит только по устным рассказам, встреченных им, экземпляров, побывавших в тех местах. Разница огромна.

Если на усиленном и строгом режимах люди постоянно думают, как бы выжить, то на малолетке и общем, где срока первые и небольшие, их мысли заняты в основном тем, что они будут рассказывать на воле. Для них это чаще всего приключение, а не длительный и тяжёлый период жизни, как для людей со строгого. Часто и вся жизнь. А иногда и смерть.

Существует ещё и особый режим, где содержатся особо опасные рецидивисты. Это осужденные трижды по одной и той же не тяжёлой статье (кража, хулиганство, грабёж). Или лица, имеющие две судимости за статьи особо опасные (убийство, разбой, изнасилование при отягчающих обстоятельствах, лагерное преступление).

Поэтому на особом режиме могут встретиться и дважды убийца, и мужик три раза сидящий за кражу комбикорма.

Для уважения в зоне причина, по которой ты попал, значения не имеет.

Грозный на воле убийца может стать в лагере опущенным петухом, а любитель колхозного комбикорма – достойным и уважаемым человеком.

Очень важно, чему тебя научили родители, и как ты можешь держать себя в коллективе. Важно, кто ты есть сейчас и на что способен. Твои «заслуги» на воле или в прошлом никого не интересуют. Проколы – да. А подвиги – нет.

За что посадили говорить не принято – это не интересно и от этого всех уже тошнит, как и от блатных песен, которых я в лагере практически не слышал.

Пришедшую с воли молодёжь, просят рассказать и спеть то, о чем уже забыли или не успели узнать.

Отсидевшего половину срока на особом режиме, могут перевести досиживать на строгий, где и режим помягче и льгот побольше.

Одним из таких парней, пришедших с особого режима к нам на строгий, был Петя Зинченко. Работал он пильщиком на разделке леса. Никуда не лез, много читал и был заслуженно уважаемым человеком.

Я всегда старался его отличить, и часто давал ему вне очереди необходимые для электропилы принадлежности, которые, как и всё остальное в нашей стране, были в дефиците.

Никаких преступных наклонностей у Петра не было, но таких в лагере большинство.

Трезвый человек в лагере – это не совсем тоже, что пьяный на свободе.

Но Петро, вдобавок ко всем своим видимым достоинствам, не выказывал никакого интереса к спиртному.

Что могло привести такого человека на особый режим, было непонятно, хотя такими вопросами в лагере никто не заморачивается, и спрашивать путёвому хлопцу об этом неприлично. И без этого всегда понятно, что за птица перед тобой.

Кто не понимает, тот погибает или опускается.

Можно ещё пытаться никуда не встревать, но для этого надо уметь себя так поставить и быть по-человечески воспитанным.

К сожалению, таких в лагере немного, как, впрочем, и на воле.

Но Петро Зинченко был именно таким.

Однажды его родители привезли ему на свидание книгу Артура Хейли «Аэропорт», и, прочитав сам, Петро занёс мне её в секцию, чтобы как-то выразить мне свою признательность за внимание.

Я лежал в секции с ангиной, а сам он вернулся с ночной смены. В заботе о моём здоровье, дневальный, который уважал меня и боялся, как деревенские дети отца, где-то достал малиновое варенье и мёд, и мы с Петром устроились в проходе между койками пить чай.

Слово за слово, и я узнал, что родом Петро из Первомайска Николаевской области, где его отец работает директором школы, а мать – заведующая родильным отделением.

Петро стал отвечать на мои наводящие вопросы, и я услышал его историю, удивившую даже меня, человека, которого давно уже ничего не может удивить.

После школы Петро уже почти год отработал, для стажа, на заводе, и готовился к поступлению в институт, когда врезался на мотоцикле во встречную легковушку. Он и его пассажирка оказались в кювете с поломанными костями.

Петра врачи поставили на ноги быстро, а девушка умерла на второй день после аварии – сломанное ребро повредило внутренние органы. Невиновного водителя «Москвича» отпустили, а Петро попал под суд.

Учитывая, что он был трезв и имел хорошие характеристики, а также из уважения к его родителям, суд счел возможным дать ему четыре года общего режима. По его статье можно было уйти после одной трети на «химию», как тогда называли стройки народного хозяйства, или по «половинке» на свободу.

Жил Петро только мыслями о воле, работал токарем и, чтобы не забыть науки, пошёл в одиннадцатый класс в вечернюю школу.

Так получилось, что с женщинами до зоны у него ничего, кроме случайных поцелуев, не было, поэтому, когда он увидел учительницу русского языка Ольгу Петровну Ларину он сразу потерял покой.

Она была невысокого роста, слегка полновата, что при её мягкой и нежной красоте было ей даже к лицу.

Петро устроился на первом ряду в классе, и между ним и Ольгой Петровной сразу возникло, то, что лучше всего определяется понятием взаимное чувство.

Петро был красивым парнем, к тому же отличался манерами и тактом, чему другие ученики похвастаться не могли. Чувства настолько заполнили всё существо Петра, что он решил для себя, что увезёт Ольгу и её сына с собой после освобождения.

Он видел на промзоне её мужа, толстого и несимпатичного капитана, а потому решил, что для самой Ольги это тоже будет спасением.

Роман их протекал молча. Всё говорили взгляды.

Он видел, как загорались её глаза при встрече с ним, как трепетал её голос, когда их взгляды пересекались, и как вздымалась её грудь, когда она, проходя мимо его стола, невзначай клала руку на его плечо. Им двоим всё было понятно. Они созданы друг для друга, и сделают всё возможное для того, чтобы быть вместе.

В бессонные и томительные ночи, когда руки Петра непроизвольно опускались вниз, и он, лаская себя, думал об Ольге, в голове у него рождались такие ласковые и выразительные слова, на которые он никогда раньше и не обращал внимание.

Потом, опустошённый, он представлял, что это они вдвоём обессиленные лежат на огромной белой кровати, и он читает ей стихи, которые всё время вертелись у него в голове: