Другое тело - Милорад Павич Страница 23

— Царь подписывает указ об обязательной исповеди, указ о монстрах, основывает приюты для сирот и начинает переговоры о мире со Швецией. Потом следует описание строительства Ладожского канала, отправка посланников в Китай, перепись населения России, изгнание из Российской империи иезуитов, основание почтового сообщения, нападение русского флота на берега, контролируемые Стокгольмом, и подписание мира со Швецией. Царь укрепляет границы с Персией, предпринимает против Персии поход и занимает Дербент. В Россию приходит голод…

— Ну, уж теперь точно достаточно, дорогой мой, потому что голод придет и в нашу семью, если ты осуществишь все, что задумал!

— Что ты имеешь в виду?

— Эгей! Приди в себя! Есть ли у тебя в голове хоть что-нибудь, кроме всех этих ужасов? Что-нибудь прекрасное?

— Есть! — ответил Захария и продолжал: — Коронация русской императрицы Екатерины! Это была одна из самых величественных и прекрасных церемоний того века! Рассказ об этом роскошном действе я начну с подробнейшего сообщения об императорской конной гвардии, потом последует описание следовавшей за ней процессии, в которой были пажи ее величества со своим гофмейстером, обер-церемониймейстер, бригадный генерал Шувалов с жезлом, два государственных герольдмейстера в камзолах из шитого золотом пурпурного бархата и с жезлами в руках. За ними в коронационной процессии русской императрицы тайные советники князь Голицын и граф Остерман несли императорские регалии и царскую мантию. Такие мантии до этой церемонии никогда не шились, она была из златотканой материи с густо нашитыми на нее двуглавыми орлами из золота и подбита белым мехом горностая. Застежка была украшена крупными бриллиантами…

Эту часть рассказа Захарии Анна слушала очень внимательно. Она снова начала наигрывать что-то на чембало, какую-то мечтательную мелодию.

— Императорскую державу на золотой подушке нес тайный советник князь Долгорукий. Держава была из чистого золота, с крестом в верхней части, который, так же как и обруч на державе, был украшен бриллиантами, рубинами, сапфирами и изумрудами.

Государственный скипетр на подушке нес граф Мусин-Пушкин. Скипетр этот был позолочен и усыпан бриллиантами, на его навершье был русский двуглавый орел. Это был тот самый скипетр, который с давних времен участвовал в венчании на царство и в миропомазании русских царей.

Императорскую корону на подушке нес генерал граф Брюс. Корона была новой, усыпанной бриллиантами разной величины. Были на ней и прекраснейшие жемчуга, восточные, чрезвычайно крупные и все одного оттенка. Корону венчал рубин, над которым возвышался крест, также из бриллиантов; и рубин этот, сверкавший несравненным блеском, был размером с голубиное яйцо, поэтому не вызывает сомнения утверждение одного из присутствовавших на церемонии иностранных гостей, что цена этой короны была полмиллиона рублей…

Далее следовал обер-маршал граф Толстой с маршальским жезлом, увенчанным отлитым из золота русским орлом, сидящим на изумруде, не уступавшем по величине куриному яйцу.

В этой части процессии следовал и его императорское величество царь Петр Великий. Его сопровождали генерал-фельдмаршал князь Меншиков и князь Репнин.

За ними шла ее величество государыня в богатейшем платье, купленном в Париже…

Тут Анна Поцце, которая, пока ее муж говорил, отсутствующим взглядом смотрела в окно, резко повернулась к нему. Глаза ее сверкнули, и она взволнованно спросила:

— Сколько стоило то платье, заказанное в Париже?

— Коронационное платье или же риза ее величества, — с готовностью ответил Захария, — стоила четыре тысячи рублей.

— Что это означает? Откуда я знаю, сколько это денег?

— Шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть флоринов… Но позволь мне закончить то, что я начал, мне бы хотелось рассказать, что еще я собираюсь описать в этой книге… — И под изумленным взглядом Анны Поцце он довел до конца свое казавшееся бесконечным перечисление: — В конце второго тома я поведаю о болезни и смерти царя и его дочери царевны Наталии Петровны и совместных похоронах отца и дочери. Я напечатаю две версии книги — подписанной и богато иллюстрированной и неподписанной, без иллюстраций. В книгу войдут шестьдесят пять моих гравюр на меди, это будут географические карты, изображения медалей, портреты, схемы битв и планы укреплений, сцены казни бунтовщиков. Иллюстрированный и подписанный экземпляр я пошлю в подарок русской царице Екатерине Великой… Портрет Петра Великого я уже выгравировал, основываясь на отчеканенных в его время медалях, и с одной из гравюр я уже сделал оттиск в типографии, чтобы показать тебе, — мне кажется, она удалась. Посмотри!

Анна слушала его с закрытыми глазами и глубоко дыша. Она не открыла их, чтобы посмотреть на гравюру, которую он ей показывал. Он увидел, что по щекам его жены, сначала из одного глаза, потом из другого, скатываются те самые синие мальчишеские слезы, перебравшиеся в зеленый дом из сиротского приюта. Когда она перепачкала ими весь носовой платок, она сказала:

— А теперь слушай меня внимательно, Сакариас! Немедленно выкинь из головы всю эту чушь! Раз и навсегда! Неужели ты не видишь, чем все это кончится? Все вы, мой дорогой скьявоне, талантливы и глупы. С такой книгой у тебя будет страшная головная боль не только с австрийскими властями, но и с кем угодно, кому бы ты ее ни предложил. И из этих проблем мы не сможем выбраться никогда! Кроме того, кто будет читать такую книгу? Сам говоришь, что на том языке, на котором ты пишешь, у вас никто не говорит, и к тому же никто ничего не читает. Ты ее не сможешь продать никогда, да и запретят ее еще до того, как ты успеешь сунуться с ней в книжные лавки. Я уж не говорю о расходах на издание, о трате сил и времени. Об этом я больше не хочу слышать ни слова…

— Но, Анна! Это же дело всей моей жизни! Если я его брошу, я никогда не буду чувствовать себя счастливым.

— А что, разве кто-то обещал тебе, что счастье, здоровье и любовь всегда вместе, как хвост и уши у осла? Выбирай, дорогой мой, что-то одно. Неужели тебе недостаточно, что у тебя есть моя любовь? Смертным не суждено иметь три эти благодати разом. Кроме того, несчастлив ты уже сейчас! Думаешь, я не знаю, что каждый вечер ты тайком пишешь книгу «Апостольское молоко», обращенную к твоим детям, которых ты оставил на руках какой-то служанки, неведомо где, в какой-то твоей Склавинии, под ветром и снегом? Но ты знаешь, к сожалению, прекрасно знаешь, что никакая книга не может заменить ребенку ни отца, ни мать. Так же как жене — мужа. И поэтому ты несчастлив, правда, не настолько, чтобы слышать звук, о котором спрашивал монсиньор Кристофоли.

— Какой звук? — удивился Захария.

К Анне вдруг вернулось хорошее настроение, она вытерла слезы и ответила:

— Тот звук, который слышала вся Венеция, и ты в частности. Кто знает, тот знает, что глубоко несчастные люди слышат этот звук всегда. Несчастье его словно притягивает. Забетта, к примеру, может слышать его в любой момент, когда ей вздумается… А теперь подойди сюда, мой дорогой скьявоне, и посмотри в это окно. Что ты там видишь?