Капитан Рубахин - Борис Баделин Страница 22

И только хозяин игрушечного магазина, невысокий пожилой кавказец, выскочил на улицу и мгновенно всё понял.

Старик подбежал к Василию:

– Серьёзно? – коротко спросил он.

– Царапина вроде! – морщась от боли, ответил Рубахин.

– В больницу?

– В военный городок…

Старик кивнул.

Он тут же выгнал из-за магазина помятую белую «Волгу», и через двадцать минут, когда машина затормозила у ворот воинской части, Рубахин крепко пожал старику руку. За всю дорогу оба не проронили ни слова. Прощаясь, Василий назвал себя, и сказал:

– Если, вдруг, в чём-то смогу помочь – найдёшь меня, отец.

Старик пожал плечами…

Прямо с проходной Василий пошёл в санчасть. Им тут же занялись медики.

Спасло капитана то, что в последнее время он очень сильно похудел, одежда болталась на нём, как на огородном пугале, а главное – Танюшкин заяц за пазухой оттянул бушлат влево. Стрелок второпях этого не учёл…

Пуля зацепила ребро по касательной на уровне сердца, но – явно левее, чем стрелявшему хотелось.

После того, как рана была обработана и перевязана, Рубахин потянулся к своему бушлату.

– Куда, герой? – строго прикрикнул на него хирург. – Будешь лежать у нас! Неделю, как минимум…

В санчасть влетел встревоженный и взлохмаченный майор Гагара.

– Что с ним? – спросил он хирурга, словно Рубахина рядом и не было.

– Будет жить, – улыбаясь, ответил врач, – но должен полежать у нас, хотя бы пока рана подсохнет!

Командир, похоже, воочию убедился, что Василий помирать не собирается. Для облегчения души майор тут же, в особо изысканных выражениях, смачно научил Рубахина, как надо правильно служить отечеству.

– Отберите и заприте у него штаны, – приказал на прощание Гагара, – а то я ещё и наручниками его к койке пристегну – за яйца!

В Опорске майор Гагара руководил уголовным розыском в соседнем Зареченском отделе. Рубахин его хорошо знал: по службе довольно часто приходилось общаться. Матерщинник и хитрован, Гагара, между тем, слыл человеком надёжным, и с ним можно было работать, не опасаясь подвохов.

***

Пришлось Василию добросовестно отлежать в санчасти, хотя и не объявленную неделю, а четыре дня – больше не выдержал. Валяться в палате наедине со своими мрачными мыслями было невыносимо. На это время раненых здесь, кроме Рубахина, никого не оказалось.

В окно палаты были видны горы, верхушки которых прятались в лохматом подбрюшье беспросветного зимнего неба. Недавно упал большой снег, перекрыл все дороги и тропы, сделал леса на склонах непроходимыми. Жизнь в горах замерла. Наверно, по этой причине наступило и затишье.

Рана на боку быстро присыхала, а вот душа у Рубахина теперь кровоточила безостановочно.

Он никогда не был религиозным, церковь – со всеми её смыслами – оставалась за пределами мира, в котором он жил. Во всяком случае, раньше ему не пришло бы и в голову искать утешения своей душе в молитвах. Но сейчас пришло совершенное ясное убеждение: все вопросы, что так его мучают, бесполезно задавать кому-то из людей – во всём, похоже, была воля повыше…

Василий подолгу курил у раскрытой форточки, перебирал в памяти каждый день из последних месяцев и каждый раз приходил к единственному выводу: его судьба повернула на чёрную сторону со злополучного школьного двора. И разве только его судьба?

«Зачем тебе, капитан, чужое горе? Своего мало?» – вспомнил Василий, и теперь это казалось ему предупреждением, которого он не понял.

Никто, действительно, его не обязывал будить лиха – брать того парня. Но тупо, автоматически сработала реакция мента. Все дальнейшие события уже проистекали одно из другого и вязались в железную цепь, в которой невозможно разомкнуть ни звена.

«Почему именно в тот день и час сломал себе ногу сержант-контрактник, которого Финист сменил в «бээмдэшке»? – напряжённо размышлял Василий. – «Почему Юрка остановил свою машину именно в том месте, где засел стрелок с гранатомётом?»

Рубахин не был фаталистом, и раньше он считал бы, что у него в каждой из ситуаций был выбор, но сейчас капитана всё больше одолевали сомнения.

Кто писал этот чёрный сценарий, который уже не исправить и не переписать? Разве это правильно, когда погибают такие люди, как Юрка? Где справедливость небесного суда?

Вслед за этими мыслями приходил ещё один беспощадный вопрос: «Чего ради? Это что – цена горсти таблеток? Расплата за то, что несколько сопляков тупо не побалдели где-нибудь в зассанном подъезде?»

Рубахин никогда не связывал себя в профессии такими пафосными официальными понятиями, как долг или присяга. Ещё с детства перед глазами был пример отца. Его уважали, к нему обращались за помощью, и всегда было понятно, что отец на стороне добра не по присяге, а по душе. Он этим жил, он так работал, и был участковый милиционер Никита Андреевич Рубахин счастливым человеком.

А Василию теперь всё чаще казалось, что его работа теряет свой изначальный смысл: чем больше он стремился к добру, тем больше притягивал зла…

***

В день выписки из санчасти, поздним вечером Рубахина пригласили к себе контрразведчики.

Старшему из них, подполковнику Сергею Воронову на вид было лет под сорок, а второй, Вадим Горюнов, – выглядел совсем молодым и зелёным, как и положено лейтенанту.

Они тоже были здесь в командировке. Жили в той же казарме, что и офицеры-менты, и единственной их привилегией была отдельная комната.

В комнате у контрразведчиков, рядом с солдатскими кроватями и деревянным столом ещё возвышался тяжеленный старинный сейф, украшенный на углах виноградными гроздьями и листьями из литого чугуна.

Военные как-то нашли это чудо среди развалин, и, зацепив тросом за корму БТРа, притащили волоком на территорию своего городка.

При наклоне в недрах стального монстра что-то одиноко и глухо стукалось о стенку. Стук этот сразу породил соблазнительные версии и надежды: очень хотелось мужикам, чтобы содержимое сейфа оказалось увесистой пачкой долларов или, на худой конец, тугим пучком тысячерублёвок. Самой вероятной, но, конечно, нежеланной версией была папка с бумагами.

Исчерпав к вечеру попытки вскрыть замок импровизированными отмычками, «медвежатники» вынуждены были использовать автоген.

Когда дымящаяся дверца, наконец, откинулась, участники действа хором выдохнули известные русские формулы крайнего разочарования: для них сейф был более чем пуст – в нём лежала одинокая старая книжка в затёртом кожаном переплёте и с мелкой арабской вязью на пожелтевших от времени страницах.

Воронов присутствовал на вскрытии с чисто профессиональным любопытством – на тот случай, если в сейфе вдруг действительно обнаружатся интересные документы. Он и не дал раздосадованным кладоискателям бесполезную книгу выбросить, а унёс ее с собой.