Одинокая птица - Киоко Мори Страница 18

Мы свернули с берега реки и направились на станцию, где останавливаются пригородные поезда. Большинство домов в округе были построены еще до войны. Потом их надстроили, и теперь нижние этажи у них — старые, деревянные, а верхние — из камня или бетона.

— Кейко говорит, что пастор их прихода общался со Святым Духом, — заявляет Кийоши. — Он знает божественный язык.

Я кивнула, но ничего не сказала.

— Кейко тоже просит Святого Духа осенить ее.

Как может эта Кейко быть религиозной? Лишь две недели назад я видела ее во дворике вызывающе накрашенную и в кокетливом одеянии.

— Мой отец не верит в дары Святого Духа, — сказал Кийоши.

— Неправда. Он всегда говорит о Святой Троице и молится, чтобы Святой Дух снизошел на его учеников.

— Но он считает, что эти дары предназначены не нам. Он говорит, что люди, пытающиеся вызвать в прения, заблуждаются. Они просят Бога, чтобы он зримо доказал свое существование, а этого не нужно делать. Нужно просто верить — вот и все. Он очень рассердился на меня, когда я коснулся этой темы. У нас была жуткая перепалка, — Кийоши вздохнул, покачав головой. Его узкие глаза смотрят устало и грустно.

— Да, печально. — Я стараюсь говорить с ним помягче, посочувствовать. — По-моему, пастор Като иногда слишком упрям. Не стоит ему сердиться на тебя, когда ты заводишь разговор о религии. Пусть даже ты не во всем с ним согласен.

Кийоши поднял голову и выпрямился.

— Я не говорю, что мой отец — человек ограниченный или лицемер. Он очень хороший священник.

Повернувшись, Кийоши пристально посмотрел на меня. Он задиристо вздернул свой крупный нос, глаза стали холодными.

Да что с ним творится? Я пытаюсь встать на его сторону, утешаю его, а он то и дело огрызается. В детстве в такой ситуации я бы стукнула его и побежала домой. Зачем он сегодня навязался мне в попутчики? Чтобы пререкаться со мной и рассказывать о том, какой образцовой христианкой стала Кейко?

Миновав станцию, мы очутились на улице, где масса кондитерских, бутиков и магазинов, торгующих деликатесами. В конце квартала Кийоши резко остановился напротив бара с сиреневыми стенами. Над дверью красовалась надпись: ДЖАЗ-БАР «ОРХИДЕЯ».

Кийоши внимательно изучил вывеску и двинулся дальше.

— Братья Учида, Тору и Такаши, вернулись в наш город, — сказал он.

— Правда? А откуда ты знаешь?

— Видел Такаши в школе. Мы вместе занимаемся в спортзале.

Я ничего не слышала о братьях Учида почти пять лет, с тех пор как они после смерти матери перебрались в Токио, к каким-то родственникам.

Кийоши оглянулся и, указав на джаз-бар, добавил:

— Такаши сказал, что Тору здесь работает.

— В баре?

— Ну и что? Они ведь больше не ходят в церковь. Как переехали к бабушке и дедушке, перестали считать себя христианами.

Меня, впрочем, удивили не тонкости христианской морали. Я просто подумала: Тору слишком молод, чтобы получить разрешение на работу в баре. А может, все по закону? Он старше нас лет на пять. Ему двадцать или двадцать один — чуть больше, чем выпускнику полной средней школы.

— Отец говорит, что в семьях, где только жена — христианка, всегда возникают проблемы, — продолжал Кийоши. — Воспитать ребенка в христианской вере очень сложно. Если бы у моего отца была дочь, он ни за что не позволил бы ей выйти замуж за безбожника, как это случилось с твоей матерью и госпожой Учида.

Мы повернули за угол и стали подниматься по крутому холму в сторону моего дома. Тору и Такаши, должно быть, решили вернуться к отцу, поскольку они уже достаточно взрослые, могут сами о себе позаботиться и не будут его обременять. Если бы бабушка Шимидзу не согласилась переехать к нам, отец отправил бы меня к ней в Токио на несколько лет, пока я не повзрослею и не смогу вести хозяйство в нашем доме. Что за глупость: я должна расстаться с матерью, которая действительно обо мне заботится, и жить с отцом, хотя он настоящий белоручка и вдобавок появляется дома лишь изредка. «Это несправедливо», — говорила доктор Мидзутани, имея в виду, что женщин иногда насильно разлучают с детьми. И она тысячу раз права.

— Когда твоя мама уехала, отец забеспокоился. Он боялся, что ты перестанешь ходить в церковь, — проговорил Кийоши.

Кийоши впервые за все утро сказал мне какие-то теплые слова, но я не смогла ему ответить. Странный человек пастор Като: нашел повод для волнений! Лучше бы он беспокоился о том, что мне одиноко, а он вместо этого интересуется, останусь ли я прилежной прихожанкой или нет. Но говорить об этом Кийоши без толку, так что я предпочла промолчать.

Над нами пролетел самолет, оставив в небе след, похожий на белую реку. В детском саду, если кто-нибудь из нас замечал самолет, все дети кидались к окну и бурно обсуждали это событие. В те годы самолеты пролетали над нашим городом гораздо реже, чем теперь.

— Увидимся вечером, — сказал Кийоши, когда мы добрались до дома. — Ты ведь придешь на библейские чтения?

— Постараюсь. Но если отец будет дома, то вряд ли. Ему не слишком нравится, когда я хожу в церковь два раза в день.

— Ну, его дело, — и Кийоши зашагал обратно.

Дом оказался запертым — никого нет. Вчера вечером отец вернулся поздно, а сегодня ранним утром отправился играть в гольф с коллегами по работе. Бабушка, должно быть, пошла в магазин — как всегда, со своей небольшой вязаной сумкой. Все женщины нашего квартала отправляются за покупками с тележками и набирают продуктов на несколько дней. А у бабушки любимая сумка — маленькая, вот она и таскается в лавку ежедневно, а потом жалуется, что пришлось пройти несколько кварталов, мучаясь от боли в спине. Могла бы облегчить себе шопинг, но тележка ей не по нраву.

Открыв дверь, я первым делом побежала к себе в комнату и спрятала письмо от матери в ящик письменного стола. Как же хорошо скинуть облачение прихожанки и снова оказаться в майке и джинсах! Так, еще нужны кроссовки. Переодевшись, я пулей выскочила из дома и зашагала вверх по холму к доктору Мидзутани.

Ворона в большой сумке подняла страшный шум: каркает, хрипло кричит. К ее правой лапе примотана лонгетка, крылья основательно изодраны. Ворона неуклюже прыгает на одной ноге и потом, сложив крылья, съеживается в углу сумки. Она напоминает мне старый, потрепанный зонтик.

Доктор Мидзутани надевает кожаные перчатки, доходящие до локтя.

— Не слишком везучая птица, — замечает она.

Открыв сумку, доктор хватает ворону за лапы и запихивает ее в картонный ящик, который я уже держу наготове. Мы ставим ящик на весы. Нахмурившись, доктор наблюдает за колебанием стрелки весов.

— Не так уж плохо. Вес вполне нормальный, учитывая особые обстоятельства. — Доктор вынимает из ящика ворону, которая, похоже, впала в транс. — Вот только есть она сама не может. Придется нам за ней поухаживать.