Историческая личность - Малькольм Брэдбери Страница 18

Ну, вот он и наступил, день, когда начинают снова, день, записанный в таком множестве ежедневников, и льет дождь, и день уныл и тускл. Дождь льет на торговый центр, когда Кэрки спозаранку делают свои утренние покупки; он льет на полукруг, пока они выгружают вино и стаканы, хлеб, сыр, колбасу; он льет даже на Водолейтский университет, это светлое место сверкающего стекла и высоких башен, страну каакиненских чудес, пока Говард едет по длинной, предназначавшейся для карет подъездной дороге, которая ведет к центру академгородка, где он ставит машину на крытую стоянку. Под дождем студенты прибывают с вокзала целыми автобусами, вылезают и мчатся к ближайшему укрытию. Под дождем они складывают свои чемоданы и сумки в вестибюлях общежитий в корпусах Гоббса и Канта, Маркса, и Гегеля, Тойнби и Шпенглера. Под дождем преподаватели, разбросанные летом кто куда, ставят свои машины рядами на автостоянке и кидаются с дипломатами в руках к стройным зданиям, готовые и под дождем возобновить дальнейший марш интеллекта вперед и вперед. Под дождем академичный Говард, очень щеголеватый, в кожаной куртке и матерчатой кепке, берет дипломат, покидает фургон и запирает его; под дождем он шагает со своим дипломатом по перманентному строительному участку, коим является университет, мимо бетона в опалубке, стальной арматуры, стеклянной стены; через подземные переходы, по пандусам вниз, по тротуарам под аркадами. Он пересекает главный двор университета, почему-то носящий название Пьяцца, где пересекаются дорожки, собираются толпы иногда превращаясь в орды; он приближается к высокой стеклянной башне Корпуса Социальных Наук. Он поднимается по низким широким ступенькам и толкает стеклянные двери. В сухости он останавливается, трясет волосами, осматривается. Вестибюль обширен, его внешние стены и двери все из коричневого стекла; под стеклом в одном углу струится крохотный водопадик, образуя заводь, которая простирается под стеной во внешний мир, ибо Каакинен, этот вдохновенный визионер, еще и метафизик, и для имеющих глаза, чтобы видеть, его футуристический город полон символов инь и ян, духа и плоти, внутреннего и внешнего. В вестибюле полно суеты; тут множество столиков; за столиками сидят студенты, представляющие различные общества, которые соперничают под немалый гам, стараясь завлечь входящих первокурсников. Едва войдя в вестибюль, Говард остановился, озираясь так, словно выглядывал кого-то, ища что-то; как будто ему надо выполнить какое-то дело.

Однако он, видимо, его не выполняет и идет дальше. За столиками две группы – Революционный студенческий альянс и Радикальный студенческий координационный комитет – ввязались в спор по поводу какого-то принципа; они деловито швыряют друг в друга брошюрами из двух стопок – каждая брошюра озаглавлена «Ольстер – реальное решение». Говард не обращает внимания на этот диспут. Он идет дальше, туда, где множество досок для объявлений, которые, как и столики, прокламируют разногласия, раздоры, рвения. Есть объявления, предназначенные стимулировать самосознание («Нудистская группа Освобождения женщин»), и самоопределение («Геройский елизаветинский вечер: с мадригалами»), и революцию («Начните вооруженную борьбу. Сейчас? Митинг в обеденный перерыв, выступление доктора Говарда Кэрка»). Приглашения многообещающи, соблазны многообразны; но даже и они словно бы не то, чего ищет Говард. Он проходит дальше к главной части вестибюля, где находятся лифты. Тут тоже полно суеты. Студенты втискиваются в лифт, отправляясь на свои первые встречи в этом академическом году со своими кураторами, вваливаются на свои первые семинары; преподаватели хлопотливо несут пачки бумаг, регистраторши несут компьютерные распечатки, а указатели указывают одни туда, другие сюда. Здесь Говард снова останавливается; он сосредоточенно целенаправленно оглядывается. Есть дело, которое надо наладить, но с кем? От толпы отделяется фигура: женская, в длинном дождевике; она несет портативную колыбель. Это коллега Говарда, девушка по имени Мойра Милликин, неортодоксальный экономист и незамужняя мать, прославившаяся своим эмансипированным обычаем приносить свое дитя с собой в аудиторию, где оно гугукает и лепечет, пока она растолковывает своим сосредоточенным студентам понятие валового продукта страны.

– Привет, Говард, – говорит она, – хорошо провел лето?

– Ну, я закончил книгу, если это хорошо, – говорит Говард. – А ты?

– Я снова беременна, если это хорошо, – говорит Мойра.

– Мы продуктивны, верно? – говорит Говард. – Я рад, что нашел тебя. У меня есть поразительная новость.

Над дверями лифта, перед которым они стоят, звякает звоночек; двери раздвигаются, и из них выходит человек в рабочем комбинезоне, катя перед собой тачку.

– Они катят тачки, чтобы их не путали со студентами, – говорит Мойра, – просто не выносят этого.

– Верно, – говорит Говард. – Ты в Социологию?

– Да нет, в Экономику, – говорит Мойра, – снова в оглобли.

– Хорошо, – говорит Говард; и они вместе с волной вливаются в лифт. Он и Мойра прислоняются к стенке, держа колыбель между собой; двери смыкаются, лифт начинает подниматься.

– Ну, так что ты хотел мне сказать? – спрашивает Мойра – Какая-то проблема?

– Да, – говорит Говард, обводит взглядом лифт, наклоняется к Мойре и очень тихим голосом:

– По слухам, Мангель приедет сюда выступить.

– По слухам, кто приедет сюда выступить? – спрашивает Мойра.

– По слухам, Мангель приедет сюда выступить, – говорит Говард очень громким голосом; студенты оборачиваются и смотрят на него. – Мангель. Мангель генетик. Мангель расист.