Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас Страница 18

Мама похлопала по стулу рядом.

– Садись.

Собственный стул она сдвинула на пару дюймов, чтобы тот стоял под углом к столу, а потом проделала то же самое с моим.

– Ладно, поговорим о том, как устроена жизнь, что бы ты ни имела в виду… – Я бросила на нее сердитый взгляд, давая понять, что вовсе не хочу здесь находиться и что-то обсуждать в полночь, затем уселась и скрестила руки на груди.

– Роуз, ты знаешь, что мы с отцом хотим для тебя лучшей жизни, лучше, чем была у нас.

Я кивнула. Эту историю я знала наизусть. Слышала ее много раз.

Облокотившись на стол, я подперла лицо рукой, мне уже стало скучно.

– Нам с отцом не довелось учиться в настоящем университете.

– Угу.

– Твоему отцу пришлось открывать свое дело без помощи семьи, годами он хватался за любую работу, а я учила ребятишек в начальной школе за мизерное жалованье.

– Да, мам…

Всякий раз, когда я слышала эти слова, особенно про отца, в душе у меня что-то сжималось. Мысль, что отец страдал, была невыносима.

– Но у тебя все будет иначе, – продолжила мама. – Ты пойдешь в университет – в хороший университет, настоящий. Будешь изучать бизнес, а потом найдешь достойную работу в финансовой сфере.

Мама думала, что раз я хорошо разбираюсь в математике, то должна работать в сфере финансов. Но никогда не интересовалась, хочу ли я этого.

– А когда ты устроишься на работу, то будешь упорно трудиться, строить карьеру и откладывать деньги в банк. – Она замолчала и пристально уставилась на меня, будто я не слушаю.

– Я слышу тебя, мам. Когда ты перейдешь к «тому, как устроена жизнь»?

– Я об этом и говорю!

– А я-то думала, что ты рассказываешь, чем моя жизнь должна отличаться от вашей с папой.

– Это часть рассказа.

– Ладно, только выражайся яснее, а то я не пойму, куда ты клонишь. – Я широко зевнула, подчеркивая, что часики тикают, а я хочу спать.

Мама придвинула свой стул ближе ко мне.

– Роуз, смысл в том, что сначала ты идешь в колледж, оканчиваешь его, затем устраиваешься на хорошую работу, усердно трудишься и откладываешь побольше денег, потом встречаешь кого-то, влюбляешься, выходишь замуж и лишь тогда и только тогда занимаешься сексом и заводишь детей.

Когда мама начала эту тираду, во мне закипел смех, но как только речь зашла о сексе и детях, я отвела взгляд и принялась рассматривать кухню: старый дисковый телефон, висевший на стене, сколько я себя помню; кассетный магнитофон с радио у раковины; конструкцию из ракушек, которая и по сей день болтается на окне.

– Мам, умоляю, скажи, ты не о сексе собираешься со мной поговорить?

Она покачала головой.

Да? Нет? Что это означало?

Не знаю.

– Просто пойми: если хочешь жить лучше своих родителей, смотри не влюбись в старших классах в какого-нибудь мальчишку и не забеременей. Этого нельзя допускать, пока не добьешься всего остального.

Я упорно таращилась на корзину с фруктами на углу стола, в которой высилась гора яблок, бананов и апельсинов. У нас дома всегда было много бананов.

– Не переживай, мама. Я уж точно не забеременею.

– Не отмахивайся, Роуз. Девушки часто беременеют, хоть того и не желают. А потом… – Она щелкнула пальцами так громко, что я вздрогнула. – Все их мечты идут прахом!

Я перевела взгляд на маму:

– Что ж, можешь не волноваться из-за моей беременности… м-м-м… скажем, никогда, потому что я не собираюсь обзаводиться детьми. Я решила, что не хочу их, и точка.

Мама откинулась на спинку стула с таким видом, будто я призналась в убийстве или собралась ее ударить.

– Роуз, ты же несерьезно!

– Серьезно.

– Такие решения в юности не принимают!

– Принимают, – отозвалась я. Мама молчала, не отрывая взгляда от моего лица. Я выпрямилась. – Мам, не получится иметь и то и другое: ты не можешь сказать, что вы с папой хотите для меня лучшей жизни со всеми возможностями, которых не было у вас, а потом определять вместо меня мое будущее.

– Но дети – это часть жизни! Они появляются у каждой женщины, когда та становится достаточно взрослой. Разумеется, после замужества. И когда карьера уже построена.

– Это ты так считаешь. Но сама же всегда твердила, что у моего поколения все иначе. Так почему бы нет?

– Но я не имела в виду детей!

– Ну конечно, – оскорбилась я.

– Ты обязательно передумаешь, Роуз.

Она сказала это так уверенно. И я разозлилась.

– Не передумаю. Обещаю.

Мама рассмеялась, будто знала результат заранее. Меня так и подмывало схватить ее дурацкий роман и швырнуть через всю кухню.

– Ты передумаешь и однажды обязательно вернешься и скажешь: «Ты была права, мама. Ты знала это с самого начала!»

Я встала и объявила:

– Все, иду спать!

Я так и видела, как в груди матери лихорадочно бьется сердце. Лицо ее выражало какую-то отчаянную тревогу. Мне казалось, она вот-вот схватит меня, возьмет за плечи, словно пытаясь перенести в мое тело свое желание иметь детей. Но потом мама потянулась за книгой; морок развеялся.

Она отвела взгляд.

– Спокойной ночи, Роуз, – только и сказала мама.

Я задумалась, не обидела ли ее. Пусть я злилась, мне не хотелось причинить маме боль. Я потянулась к ней и поцеловала в щеку. Мать не повернулась. Просто листала книгу и разглаживала открытые страницы. Но как только я направилась к себе в комнату, напоследок она бросила мне:

– Раз уж ты такая противница детей, милая, тогда прекрати кувыркаться по ночам с Мэттью!

* * *

По щекам матери текут слезы.

– Мама?.. – Я сглатываю ком в горле.

Она отводит взгляд.

– Что, Роуз?

Мне ненавистна мысль, что я снова ее обидела. Я совсем забыла: мама отнюдь не твердокаменная, хотя ее друзья всегда говорили, дескать, она кремень.

Мама и правда будто в панцире. Если вы не близко с ней знакомы, то не узнаете, какая она под ним ранимая, как легко ее можно задеть.

Наверное, больше всего меня поражают мамина горячность, сила любви. Порой это делает ее чересчур ревнивой и властной, но к тому же заботливой и решительной. В шестнадцать я бы ни за что не призналась в том, как восхищаюсь мамой, как сильно ценю ее. Однако тогда я еще не знала, что мама воспримет мой выбор как личный упрек ей, матери. Я сдерживала свои чувства к ней – свое восхищение и то, как втайне жаждала ее одобрения, отчего между нами разверзлась пропасть и теперь все ширилась.