Потомки - Кауи Харт Хеммингс Страница 15

— Нужно убрать это с мамы, — говорит Скотти.

Я смотрю на банан:

— Ну так убери.

Скотти не двигается с места.

— Хочешь, чтобы я убрал?

Она кивает.

Я подхожу к кровати и снимаю с одеяла расквашенный банан.

— Вот и все. Возьми, — говорю я и протягиваю его Скотти. — Попробуй еще раз.

Но Скотти больше на меня не смотрит. Она толкает меня в бок: я мешаю ей пройти. Игра окончена. Скотти возвращается на свой стул и смотрит на экран телевизора — так она чувствует себя в безопасности. Я подбрасываю банан к потолку, он прилипает, и я опускаюсь на стул. Элисон смотрит на потолок.

— Что? — говорю я.

Да пошла бы она, эта Элисон.

— Странные у вас методы воспитания, — говорит она.

— Эти методы отлично работают, не сомневайтесь.

Она смотрит на Скотти, которая в это время следит за шоу, где какие-то мужчины бросают автомобильные покрышки.

— Понятно, — говорит Элисон и возвращается к своему занятию, пытаясь придать красок бледному лицу Джоани.

— Родители не должны наступать на горло собственной песне в угоду детским капризам, — тихо говорит Скотти.

Эту фразу я уже слышал. Когда Алекс упрекнула мать в том, что та одевается не по возрасту ярко, Джоани ответила: «Родители не должны наступать на горло собственной песне в угоду детскрш капризам». Тогда Алекс спросила, какую такую песню Джоани имеет в виду. Уж не арию ли проститутки? И моя жена ответила: «Очень может быть».

— Хорошо, Скотти. Иди сюда. Ты что-то хотела рассказать маме. Скоро придет доктор, мне нужно будет с ним поговорить, так что поторопись. Ну давай.

— Нет, — отвечает Скотти, — сам рассказывай.

Я смотрю на Джоани и мучительно соображаю, что бы такое сказать.

— Джоани, — говорю я. — знаешь что? Мы очень по тебе скучаем. Дождаться не можем, когда ты вернешься домой.

Скотти молчит и равнодушно смотрит на мать.

— Когда ты поправишься, мы с тобой пойдем к Баззу, — говорю я.

«У Базза» — один из любимых ресторанов Джоани, мы туда часто ходим. Обычно вечер заканчивается одним и тем же: Джоани встречает компанию своих приятелей и заваливается с ними в бар, бросив меня одного, но мне это даже нравится. Я люблю смотреть, как Джоани общается с людьми. Мне нравится ее магнетизм. Ее смелость и ее индивидуальность. Однако сейчас в голову приходит другая мысль: а может быть, все это мне нравится только потому, что она в коме и, возможно, больше никогда не станет такой, как прежде? Трудно сказать.

Как-то раз менеджер ресторана меня даже поблагодарила. Сказала, что моя жена заметно оживляет атмосферу заведения — у клиентов поднимается настроение и они наперебой заказывают выпивку.

Я бросаю взгляд на лицо Джоани. Миленькое личико. Не прекрасное, а именно миленькое. Сквозь румяна проступают веснушки, на щеках скорбно лежат темные ресницы. Ее ресницы — единственный резкий штрих. Все черты сделались мягкими и округлыми. Джоани выглядит прелестно и вместе с тем чуточку театрально, словно покоится в хрустальном ящике или в гробу.

И все же я благодарен Элисон. И понимаю, что отныне цель моей жизни — сделать Джоани счастливой. Дать ей все, что она захочет, а она хочет быть красивой.

— Элисон, — говорю я, — спасибо вам. Уверен, теперь Джоани счастлива.

— Ничего подобного, — отвечает Элисон. — Джоани в коме и ничего не чувствует.

Я изумленно и даже с оттенком восхищения смотрю на нее.

— О господи, — говорит Элисон и начинает плакать. — Как я могла такое сказать? Я же просто хотела ответить вам в вашей манере. Чтобы мы были квиты. О боже!

Она торопливо собирает свои щеточки и коробочки; несколько щеточек падают на пол. Я подбираю их и подаю ей. Она выхватывает щеточки из моей руки и, всхлипывая, быстро выходит из палаты.

— Господи боже, — говорю я. — Я круглый дурак.

— Дурак, — повторяет Скотти.

— Да, — говорю я. — Дурак и шляпа.

— Папа-шляпа.

— Господи боже, — говорю я.

Я смотрю на жену. Ты нужна мне. Ты нужна мне и нашим дочерям. Я не знаю, как нужно разговаривать с людьми. Я не знаю, как нужно жить.

В палате включается переговорное устройство: «Мистер Кинг, доктор будет через двадцать минут».

Скотти вопросительно смотрит на меня.

— Все хорошо, — говорю я. — Все будет хорошо.