Остров русалок - Лиза Си Страница 15

Учеба сулила больше бед, чем участие в демонстрации, — арестованных ныряльщиц задержали именно за то, чем они стали заниматься благодаря образованию. Но я хотела того же, что хотела Ми Чжа, а она мечтала о школе. Вся ее надежда была на мою мать.

* * *

Через восемь месяцев после демонстрации, устроенной ныряльщицами Хадо, мы с матерью и Ми Чжа снова работали в поле. Прополка — дело утомительное: весь день стоишь внаклонку, вся мокрая от дождя, от пота или того и другого сразу, к тому же надо очень внимательно следить, чтобы, вырывая сорняки, не повредить корни полезных растений. Матушка затянула песню, состоявшую из вопросов и ответов, чтобы отвлечь нас от тяжестей работы, но я вообще редко жаловалась, если рядом была Ми Чжа. Она так давно с нами работала, что научилась прекрасно справляться со всеми полевыми задачами. Мать платила ей едой и всегда приглашала пообедать вместе с нами.

— Не хочу, чтобы твои дядя и тетка поедали плоды твоих трудов, — поясняла мать.

Мы пололи и пели, не обращая внимания на мир за каменными стенами, которые окружали наше поле. У матери слух был плохой, но вот боковое зрение очень острое, и она постоянно была настороже. Я вдруг увидела, как она вскочила, подняв тяпку, потом уронила ее, упала на землю и опустила голову на скрещенные руки. Все произошло за несколько секунд.

Ми Чжа, работавшая рядом со мной, перестала петь. Я замерла от ужаса и с дрожью наблюдала, как на поле вышли японские солдаты.

— Кланяйтесь, — прошептала мать.

Мы с Ми Чжа упали на землю, повторяя почтительную позу матушки. От страха восприятие у меня необычайно обострилось. Сквозь трещины в каменной стене свистел ветер. Я слышала пение за несколько полей от нас — там работали другие местные женщины. Солдаты шли к нам через участок, скрипя сапогами. Я чуть повернула голову и искоса глянула на них снизу вверх. Сержант — его легко было узнать по начищенным до блеска сапогам и знакам различия на мундире — поигрывал тросточкой, хлопая ею по ладони свободной руки. Я снова уткнулась взглядом в землю.

— Ты ведь одна из этих смутьянок, так? — спросил сержант мою мать.

Я лихорадочно пыталась понять, в чем дело. Возможно, они хотят арестовать мать. Но если бы они знали, что она участвовала в демонстрациях, то уже давно бы за ней пришли. Потом у меня в голове мелькнула неприятная мысль: а вдруг на нее донес кто-то из соседей? Такое случалось. За важную информацию семья могла получить мешок белого риса.

— Отпустите девочек домой, — попросила мать. Это, на мой взгляд, не очень-то тянуло на заявление о невиновности.

А может, дело вовсе не в аресте? Мне было всего десять, но меня уже предупреждали о том, какие мерзости солдаты могли сделать с девочками и женщинами. Я снова украдкой глянула на японцев: надо было понять, в какой момент бросаться бежать.

— Что вы тут выращиваете? — Сержант пихнул мать носком сапога.

Все тело у нее напряглось, и сначала я решила, что это от гнева. Мать была сильной, она это доказала, возглавив кооператив ныряльщиц, — наверное, она готовилась драться со всеми солдатами по очереди. А потом я заметила, как трепещет одежда у нее на теле. Матушку трясло от страха.

— Отвечай! — Сержант замахнулся тростью и с силой ударил мать по спине. Она подавила вскрик.

Тем временем за спиной у сержанта солдаты вырывали посаженные нами овощи и совали себе в заплечные мешки. Они пришли не потому, что мать ходила на марш, и не потому, что хотели сделать что-то плохое с матерью, Ми Чжа и со мной. Они просто решили украсть нашу еду.

Сержант снова замахнулся и собрался было ударить мать, и тут Ми Чжа тихонько проговорила по-японски:

— Пожалуйста, не вырывайте наши растения с корнями.

— Что-что? — Сержант развернулся к ней.

— Не слушайте ее, — вмешалась матушка. — Она ничего не понимает. Она просто невежественная…

— Давайте я нарежу вам листьев, — сказала Ми Чжа, поднимаясь на ноги. — Тогда на их месте вырастут новые и вы сможете прийти снова.

Солдаты вдруг притихли — они осознали смысл слов Ми Чжа и язык, на котором она говорит. По-японски она изъяснялась отчетливо и правильно, к тому же у нее был тот тип внешности, который, по слухам, нравился японцам: бледное лицо с тонкими чертами, естественная услужливость манер. Сержант молниеносно хлестнул ее по голой ноге тростью, слишком быстро, чтобы она успела напрячь мышцы или попытаться отстраниться. Ми Чжа упала на землю. Японец высоко занес трость и снова ее ударил, а потом еще раз. Ми Чжа закричала, но мы с матерью не пошевелились. Один из солдат взялся за пряжку ремня. Другой, прикусив верхнюю губу, начал пятиться, пока не уперся спиной в стену. Мы с матерью не шевелились. Когда ярость сержанта утихла и он перестал избивать Ми Чжа, моя подруга подняла голову.

— Лежи, где лежишь, — еле слышно пробормотала ей мать.

Но Ми Чжа встала на колени и протянула к сержанту раскрытые ладони.

— Пожалуйста, господин, позвольте мне собрать для вас урожай. Я срежу лучшие листья…

Тут японские солдаты замерли, как и мы с матерью. Неподвижные, словно каменные деды — скульптуры, которые встречались на нашем острове повсюду, — японцы смотрели, как Ми Чжа с трудом поднялась на ноги, потом наклонилась, обрывая внешние листья с кочана капусты. Не поднимая головы, она обеими руками подала сержанту листья. Он схватил ее за запястья и потянул на себя.

Тут воздух прорезал резкий металлический звук свистка. Семеро японцев посмотрели в том направлении, откуда донесся звук. Сержант отпустил Ми Чжа, развернулся и зашагал к отверстию в стене. Пятеро солдат двинулись за ним по пятам. Шестой — тот самый, который до этого пятился к стене, — подобрал листья, сунул их в мешок и поспешил за остальными. Они вышли на олле и двинулись в сторону от берега.

Ми Чжа упала на землю и застонала. Я подползла к ней. Мать вскочила на ноги и просвистела несколько нот, пронзительных, как птичий крик, чтобы предупредить остальных женщин, работавших в полях. Позже мы узнали, что двух женщин арестовали, но на тот момент нам надо было позаботиться о Ми Чжа. Матушка отнесла ее к нам домой и раздела, с помощью теплой воды отлепив одежду от израненных ног. Я держала подругу за руку и шептала: «Ты такая храбрая. Ты спасла матушку. Ты нас всех защитила», — хотя вряд ли эти глупые слова хоть как-то облегчили ее боль. Ми Чжа крепко жмурилась, но из глаз все равно струились слезы. Она еще долго плакала, даже после того, как мать намазала раны мазью и перевязала ей ноги чистыми тряпицами.

На следующий день к нам в дом явились, шагая под дождем по грязи, уже другие японские солдаты во главе с лейтенантом. На этот раз мы были почти уверены, что они пришли за матерью. А может, хотели отомстить нашей семье. Самый старший из моих братьев взял столько малышей, сколько смог, вывел их из дома через заднюю дверь и перелез с ними через стену. Я сидела на полу возле подстилки Ми Чжа. Ей было так больно, что она, похоже, не замечала окружающей суеты. И все же я не хотела ее бросать, что бы ни случилось. Боковые ставни были подняты, так что я видела, как солдаты разговаривают с отцом. Наш дом записали на него, но не отец был главой семьи. Утешать плачущих малышей он умел лучше матери, но к опасности и стычкам не привык. Как ни странно, обращались японцы с ним вежливо — во всяком случае, для оккупантов.