Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин Страница 12

– Вы утверждаете, что ваш дед умер от болезни Альцгеймера.

– Он умер от амнезии и паралича, как мне говорили.

– Я вижу, что вашего отца нет в живых. От чего он умер?

– От неоперабельной кровоточащей язвы.

– Сколько лет вашей матери?

– Шестьдесят два.

– Вероятно, она была совсем юной, когда родила вас. У неё сейчас есть какие-нибудь проблемы с памятью?

– Она чувствует себя гораздо лучше меня.

– Вам сейчас сорок восемь?

– По документам. На самом деле сорок шесть.

Я вижу непонимание в её глазах и поясняю.

– Иранские отцы иногда записывают неправильную дату рождения в случае своих предположительно гениальных детей, чтобы отправить их в школу года на два раньше. Но это может привести к неожиданным неприятным последствиям, если ребёнку не удастся легко настроиться на обучение в раннем возрасте.

– Очевидно, что в вашем случае таких неприятных последствий не возникло.

– Нет, но и слишком приятных тоже.

Она улыбается, затем задаёт мне ещё несколько вопросов о возможных заболеваниях, которых у меня нет, затем просит меня перейти в другую часть кабинета для осмотра и сесть на диагностический стол.

– Повторите три слова, которые я назову. Я хочу проверить, останутся ли они у вас в памяти. Пенни. Яблоко. Стол.

– Пенни. Яблоко. Стол, – повторяю я.

– А теперь произнесите слово «мир» по буквам задом наперед.

У меня проблемы с написанием на английском языке, но получается выполнить задание.

– Высуньте язык, плотно закройте глаза, но вначале поднимите левую руку.

– Как? Язык должен быть высунут до…

– Конечно, это кажется вам странным и противоречащим здравому смыслу, – отвечает она серьёзным тоном, словно пытается мне сказать: не утруждайтесь задавать вопросы о моих вопросах. Затем она смягчается:

– Вы помните ситком «МЭШ» [7], который показывали по телевизору? То место, что герои пытаются воспользоваться распылителем? В инструкции к нему сказано: «Перережьте красный провод, но вначале перережьте синий провод».

Я поднимаю левую руку, высовываю язык и плотно закрываю глаза. Затем подглядываю за ней, чтобы посмотреть, забавляет ли её моя игривость. Забавляет, но совсем чуть-чуть.

– Руки вверх, ладонями ко мне, – приказывает она. – Пальцы вверх, держите их прямо.

Затем она берёт меня за руку и давит на мой большой палец, отводя его назад, затем на другие пальцы, чтобы проверить, насколько мне хватит сил удерживать их прямо. Я чувствую дрожь где-то в глубине и задумываюсь, чувствует ли она её. Её прикосновение возрождает меня к жизни. Я чувствую себя неуютно, но мне радостно.

– Осмотр почти закончен, – заверяет она меня.

Теперь она проверяет мои рефлексы и даже циркуляцию крови в лодыжках.

– Вы получаете удовольствие от преподавания? – спрашивает она во время работы.

– Конечно. Конечно, – говорю я, словно отмахиваюсь.

Она отвечает на мою амбивалентность вопросом:

– Вы предпочли бы заниматься чем-то другим?

– Да, я хотел бы меньше заниматься преподавательской работой, чтобы можно было больше заниматься исследованиями.

– А исследованием каких тем вы занимаетесь?

– Я много читаю по неврологии и делаю записи, если это можно назвать исследованием.

– Вы изучаете неврологию? Поразительно! Вы пытаетесь мне грубо льстить?

– Уж кем я точно не являюсь, так это льстецом. Именно поэтому я в немилости у декана. В неврологию меня потянуло любопытство, а страх перед потерей памяти с силой толкнул туда. Меня интересуют строение и функции мозга, его трансформация в разум, сознание, любопытство и так далее.

Полсекунды мы смотрим друг на друга не как врач и пациент, а как мужчина и женщина. В то время как мои глаза готовы продолжать смотреть ещё много таких полсекунд, целую вечность, её взгляд возвращается к бланкам на дощечке.

– Почему вы думаете, что страдаете от синдрома дефицита внимания?

– Я схожу с ума, когда вынужден слушать и слушать. Во время совещаний на факультете я испытываю нетерпение, беспокойство, мне хочется перебивать. Я чувствую себя очень виноватым из-за этого.

– Это я заметила, но не ваше чувство вины!

Мы оба смеёмся.

– Я стараюсь сделать всё, что только возможно в данном случае, доктор Пуччини. Но разве вы не сказали мне совсем недавно, что осмотр почти закончен?

Наконец она улыбается мне, эта улыбка скорее сочувствующая, чем профессиональная.

– Мы это говорим детям, чтобы они лучше переносили долгие осмотры. Я надеялась, что этот метод сработает и в вашем случае.

Затем она смеётся – и заставляет меня тоже рассмеяться. Она проверяет мой слух с помощью камертона.

– А теперь я проверю ваш оптический нерв – ворота в ваш мозг. Глаза подобны двум маленьким мозгам. Клетки сетчатки – это нейроны. Глаза не могут оставаться неподвижными. Они двигаются, как клетки у вас в мозге.

Она берёт мой подбородок большим и указательным пальцами, поворачивает моё лицо таким образом, чтобы мои глаза оказались на одном уровне с её собственными.

– Если вы заглядываете мне в сознание, то как насчёт права на тайну частной жизни? – спрашиваю я.

– В этом кабинете, со мной, вашим врачом, у вас нет права на тайны частной жизни, доктор Пируз. – Она хитро улыбается и добавляет: – Я – ваш врач. Вы спокойно можете раскрыть мне свои тайны!

Её слова «со мной» эхом отдаются у меня в голове. Я больше не помню, зачем я здесь. Я полностью очарован, поглощён этим существом, которое кажется врачом. Её дерзость укротила меня и заставила меня ощущать себя беззубым цирковым тигром, который выступает на пустой арене.

Она повторно постукивает меня по лбу. Мои глаза прекращают мигать после нескольких повторов.

– Хорошо, – говорит она, показывая, что осмотр закончен.

– И каков будет вердикт, доктор Пуччини?

Она встаёт и обнимает свою дощечку с зажимом обеими руками, как школьницы иногда держат учебники.

– Доктор Рутковский посмотрит результаты и, возможно, рекомендует какие-то дополнительные тесты. А пока попытайтесь не волноваться.

Я соскальзываю с диагностического стола и иду за ней к двери.

– Можно задать ещё один вопрос, пока вы меня не выгнали, доктор Пуччини?

– Конечно.

– Я не слишком молод для амнезии или болезни Альцгеймера?