Семь женщин - Ребекка Миллер Страница 12

— Ты с ней поговорил? — спросила Пенни.

— Она не слишком разговорчива, — ответил Дерк.

— Со мной она говорить не станет.

— Она вообще не разговаривает.

— С тобой могла бы поговорить.

— Ничего она мне не сказала.

— Как думаешь, почему она вернулась домой?

— Из-за Самуила этого, наверное.

— О… — Пенни плюхнулась на скамью. — Надеюсь, с ней все в порядке.

— Все с ней будет нормально. Луиза у нас молодец.

— Есть вещи, которые человеку трудно принять, — сказала Пенни.

— Знаю, — сказал Дерк и осторожно приподнял гамбургер, чтобы посмотреть, хорошо ли он поджарился снизу. В эту минуту он думал о том, что все женщины в его семействе слегка больные на голову.

По утрам Дерк Карло всегда съедал яичницу из трех яиц. Одним из самых ярких детских воспоминаний Луизы было такое: Пенни жарит отцу яичницу с пятью ломтиками бекона. Дерк сидит за столом, читает газету, и его большая рука лежит на красной клетчатой скатерти, как спящий зверь. В восемь пятнадцать он уходил в свой мясной магазин. Когда Луиза была маленькая, она упрашивала отца, чтобы он взял ее с собой. В магазине она завороженно наблюдала за тем, как отец режет телятину или говяжью вырезку, готовит фарш и протягивает покупательницам мясо, завернутое в мягкую вощеную бумагу. Еще в то время Луиза чувствовала, что все эти дамочки неровно дышат к ее отцу. Женщины из округа Датчесс слетались в мясной магазин Карло, будто осы. Разодетые в пух и прах — и все только для того, чтобы перемолвиться словечком с этим здоровенным, как бык, мясником. Дерк был ростом шесть футов, пять дюймов, и белый фартук с трудом охватывал его могучую грудь. Как бы то ни было, он словно бы не замечал отчаянных любовных сигналов, которые подавали ему все эти женщины. За все свои старания они могли получить от него только лишнюю отбивную в вощеной бумаге. «Не начинай того, чего не сумеешь закончить» — так звучало одно из излюбленных высказываний Дерка. Просто он любил жену, вот и все.

Пенни была натуральной блондинкой. У нее были широкие бедра, тонкая талия и оспинки на лице. Она слегка шепелявила. Ее щеки покрывал легкий пушок, как у персика, и от этого ее лицо казалось слегка затуманенным. Ей было непросто жить на свете. Она всегда переживала, не сделала ли что-нибудь не так, и могла несколько недель ругать себя, если у испеченного для гостей пирога получалась слишком жесткая корочка. Ее отец был вышибалой, большим человеком в городе, и он постоянно эксплуатировал дочь, пользуясь ее добротой. Она уже несколько лет была замужем, а он все еще требовал, чтобы Пенни готовила обед для него и ее брата, чтобы подвозила его домой после игры в гольф и делала для него покупки. Пенни была ковриком, о который вытирают ноги. Она была прекрасной, хлопотливой матерью и всегда посещала детские спортивные мероприятия, хотя у Луизы совершенно не было способностей ни к одному из видов спорта. Как-то раз, во время игры в софтбол, Пенни нигде не могла увидеть дочку. Ее не было даже на обычном месте — на скамейке запасных, и Пенни пошла ее искать. Наконец она обнаружила свою светловолосую хрупкую дочурку за оградой поля. Луиза лепила пирожки из глины и напевала себе под нос.

Когда Луизе исполнилось двенадцать, Пенни начала меняться. Она то и дело погружалась в раздумья и часто вздыхала. Дождливыми вечерами Луиза, бывало, неловко топталась на пороге полутемной гостиной, где ее мать сидела и слушала песню Пегги Ли «И это все?» [6]. Луиза догадывалась, что печаль матери как-то связана с умершим ребенком. У Луизы был брат-двойняшка, Сет. Он прожил всего два дня. Даже глазки не открыл. Когда Луиза смотрела на мать, ее щеки начинали пылать от стыда. Порой по ночам ей снилось, что она убила своего братика в тесной утробе Пенни. На двоих им не хватало крови и костей, вот она и сунула ручонку в грудь Сета, чтобы вытащить его сердце. А он просто смотрел на нее, немой и беспомощный, не способный сопротивляться. Луиза понимала, что они разные — хороший ребенок и плохой ребенок. Ее вина была написана кровью на ее крепком блестящем тельце, когда медсестры поспешно уносили новорожденную от матери. Луиза знала, каким бы стал Сет. Он был бы смешным и ласковым. Он давал бы ей прекрасные советы. Он бы никому не позволил обижать Пенни — а особенно Луизе. Когда Луиза была маленькая, она то и дело играла с Сетом. Она ему все-все рассказывала, она даже командовала им. В тот день, когда Пенни нашла ее за забором спортивной площадки, Луиза играла с Сетом. Он посыпал ее глиняные пирожки песком, как коричневым сахаром.

Луиза понимала, что Сет до сих пор жив в памяти матери, хотя никто в доме никогда о нем не упоминал. Неделя шла за неделей, а Пенни все тосковала. Когда Дерк возвращался домой с работы, на ужин разогревалась замороженная пицца, лазанья или гамбургеры.

В один прекрасный день Пенни начала заниматься керамикой на курсах миссис Тэлбот при Делтонской ассоциации искусств. Первые ее изделия были бесформенными, грубыми. Просто жалкими. По утрам, когда Луиза ела кашу, она смотрела на мамины шедевры, выстроившиеся на подоконнике, и они ее пугали. Она стала сторониться Пенни. Но однажды у Пенни случился прорыв. Свидетельство этого прорыва она принесла домой в коробке для торта. Коробка зловеще простояла на кухонном столе несколько часов. Пенни не открывала ее, дожидаясь возвращения Дерка с работы. Наконец Дерк и Луиза подошли к столу и замерли, ожидая, что увидят очередное уродство.

Это была пепельница. Нечто невообразимое. По краям сидели русалки — маленькие блондинки средних лет с длинными, похожими на огурцы грудями, радужно-розовыми хвостами и двойными подбородками. Изнутри пепельница была покрыта небесно-голубой глазурью, контрастирующей с розовыми рыбьими хвостами. По углам разместились экзотические цветы с зазывно раскрытыми лепестками. Луизу больше всего зачаровали четыре маленьких розовых языка, предназначенные для тушения сигарет. На них даже были видны вкусовые сосочки. Луиза и Дерк очень долго стояли и молча смотрели на пепельницу. Пенни тоже не отрывала от нее глаз. На ее маленьком пушистом личике застыло мечтательное выражение.

Пенни продолжала производить керамические изделия, и все они были восхитительно ужасны. Луиза ожидала новых творений матери со страхом и волнением. Порой ей казалось, что мать исчезла, а ее место заняла актриса, исполняющая ее роль. Доказательством этого служила керамика. Ее мать просто не могла делать такие жуткие вещицы.

Через год Пенни предложили принять участие в выставке в Делтонской ассоциации искусств. Она ужасно нервничала, но ее ожидал настоящий триумф: все изделия были проданы. Делтон был старинным фермерским городком, среди жителей которого встречались люди, жившие на Манхэттене, а сюда приезжавшие на лето. Женщины просто с ума сходили от произведений Пенни. Ее вещицы были такими смешными. И хотя покупательницы относились к ним с иронией, эта ирония была искренней — дамочки чувствовали, что нашли талантливую идиотку. Пении и Дерка вдруг начали приглашать в дома, где они раньше никогда не бывали. Богатая богема смотрела на них, как на циркачей.