Письма Амины - Юнас Бенгтсон Страница 12

— Да ты же все тут знаешь. Садись.

Я обхожу столик и падаю на мягкое кожаное сиденье. Тело еще не забыло, каково это, утопать в глубоком диване. Я столько раз здесь сидел, пока Дэвид стоял у холодильника.

— Пивка попьем?

Это не вопрос, он уже вынул пиво из холодильника и открывает зажигалкой. Отщелкивает крышки в раковину, одна попадает, другая — нет. Кухня Дэвида состоит из двухконфорочной плитки на столе, старого шумного холодильника и стальной мойки, которая, по всей видимости, предназначалась когда-то для грязных кистей и масляных тряпок. На полу внахлест лежат остатки старых ковров.

Дэвид протягивает мне пиво и садится в кресло напротив. Мы делаем по глоточку и закуриваем, все по-старому.

Когда-то Дэвид был крутым парнем. На пару лет старше нас всех, со своим жильем, он устраивал гулянки до рассвета. Это он познакомил меня с Буковски, Генри Миллером, Хантером С. Томпсоном, не говоря уж о ночных барах: «У Луизы», «Раунсборг», «Времена года». Он мог прийти в гимназию после пятидневной пьянки, с мятой сигаретой во рту и, широко улыбаясь, спросить, не пропустил ли чего.

Дэвид протягивает руку, мы чокаемся бутылками.

— Черт, как здорово тебя видеть, я жутко переживал из-за того, что мы потеряли связь.

— Да…

— Что с тобой случилось?

— Пришлось взять тайм-аут.

Я выдыхаю дым через нос и смотрю на бутылку: думаю, как лучше соврать.

— Я больше не мог ходить в школу, вообще учиться. Взял и поехал автостопом по Европе. А потом — в Индию, в итоге оказался в Гоа. Последние пару лет работал в одном баре на пляже.

— Ешек, наверное, проглотил немерено. Туда ведь за этим едут?

— Да тебе в страшном сне не приснится, сколько колес я проглотил. Но потом устаешь, когда каждый вечер мозг выносит.

Дэвид понимающе кивает, это ему понятно.

— И потом, там такая охренительная красота, что это просто не нужно. Там такие заходы солнца, ты себе представить не можешь. А как ты?

— Да ничего особенного. Зажигал, выпил миллион бутылок пива и попытался разобраться, чего хочу.

— Разобрался?

— Не совсем, решил дать себе еще немного времени… Черт, как приятно тебя видеть, чувак, сколько же времени прошло! Как вспомнишь всю ту хрень, что мы творили…

А я сижу и думаю, что за хрень такую мы творили. Чем-то мы наверняка занимались, но я не помню. Вспоминается только настроение и картины. Лицо Дэвида светлеет, он склоняется над столиком и проливает немного пива, вытирает ребром ладони.

— Помнишь, на станции «Ислев»? Вот это была круть. Черт, какие же мы были косые, выпили, наверно, бутылку виски на двоих.

Я улыбаюсь и понимающе киваю: о да, чувак, конечно. По-прежнему ни хрена не помню.

— Стоим мы на станции. Зачем? Не знаю, зачем нам поезд понадобился, но, наверное, зачем-то был нужен. Ё-мое, какие же мы были косые, чувак, ты был просто в отключке. Сказал, что видишь сквозь свою руку. А я спрашиваю, что ты затеваешь. И ты говоришь, что можешь все, и хочешь это доказать. Говоришь, что остановишь поезд, помнишь?

— Да помню, черт возьми…

— И тут ты прешься на рельсы, ё-мое, ты едва на ногах стоял. А я пытаюсь сказать тебе, что этого делать не надо, не надо этого делать, но тебе плевать, ты говоришь: подожди, посмотри, как я остановлю поезд. А я говорю: может, стоит начать с чего-нибудь поменьше, чем поезд, может, с мотоцикла?

Я снова понимающе смеюсь: был, дескать, в полном улете.

— А когда я привел тебя в чувство, помнишь? Ты так дернул со станции, и вниз по лестницам…

— Точно, черт возьми. Точно…

— А когда я спустился к тебе, ты стоял посередь дороги, ты остановил машину. Черт, чувак, ты помнишь? Стоял там с вытянутой рукой, как Супермен, остановил «БМВ». И парень этот стоит, орет на тебя: какого черта, да если ты не отойдешь, он тебе по башке надает…

— Точно, блин, орал на меня. Точно…

— А я подхожу и тащу тебя, тащу от машины, а этот парень в нее снова залезает. Но только он собирается уехать, как ты открываешь заднюю дверь и блюешь прямо на его кремовые кожаные сиденья.

— Точно, черт возьми…

— А потом говоришь: «Следи за дорогой» — и закрываешь дверь. И мы убегаем.

Мы смеемся: и чего мы только не творили, отвязные, похоже, были парни.

Но мне тогда было всего восемнадцать, большой ребенок, который думает, что курить — круто.

Дэвид встает и вынимает из холодильника еще две бутылки пива.

— Или тот случай, с девушкой, которую мы пригласили домой, помнишь ее? Как ее, бишь, звали, Катя, или как-то так, то ли из Эстонии, то ли из Латвии, из какой-то из этих отстойных стран.

Он снова отщелкивает пробки в мойку, на этот раз обе попадают.

— Помнишь, мы ее встретили на станции «Нёрепорт», она отстала от подружек. Они ее бросили. А мы ее домой повели. Че-е-ерт, помнишь…

К счастью, это не вопрос. Он продолжает рассказывать; думаю, он давно ни с кем не разговаривал. Похоже, подвал утратил свое очарование, с тех пор как нам всем перевалило за двадцать.

— Ты раскрутил ее, и она разделась. Мы пили сводку, а ты швырял в нее картами, говорил, что она нас разочарует, если не покажет чего-нибудь.

— Точно, блин.

— И сначала она не хотела, но ты продолжал ее раскручивать. Говорил, что она красивая, но не должна быть такой занудой, помнишь? Мы друзья, какие могут быть стеснения? Черт, как ты зажигал в тот вечер.

Я развел руками, как бы говоря: «Что было, то было» или «Я такой».

— Но — респект тебе — ты ее все-таки раскрутил, она сняла блузку. И сверкала своими беленькими сиськами, сидя на диване. Мы поставили музыку, и ты спросил, не хочет ли она для нас станцевать, и что она очень красивая и замечательная, и что она нас так порадует, если потанцует.

Я хватаюсь за голову: ох, чего только мы не творили. Поднимаю пиво за девушек топлес.

— Думаю, ты ей нравился, Янус. Помнишь, как она начала покачиваться под музыку? А ты продолжал: покажи нам свое красивое тело, покажи мне свои ноги, — и она брюки сняла. Она пыталась сделать это соблазнительно, но повалилась на диван и потом пыталась крутиться, чтобы выглядеть сексуально. Мне ее было почти жаль, но ты продолжал.

— Черт возьми, а что мне было делать? Скучно же…

— Как ты зажигал, чувак! В итоге на ней остались одни трусы, помнишь? Такие маленькие девчачьи ути-пути-трусики, наверное страшно модные в Эстонии. Но их она снимать не хотела, и ты рассердился.

— Ну, честно: что мне было…

— Потом ты начал в нее монетки кидать. И она так расстроилась, что мне пришлось ее утешить. И когда я закончил с ней и настала твоя очередь, ты уже был в отключке. Наутро она смоталась, побив тарелки в кухне.