Изумительное буйство цвета - Клэр Морралл

Каждый день, ровно в 3.15 пополудни, я растворяюсь в толпе воспитателей и родителей, встречающих детей около школы. Без такого ожидания я просто не представляю себе материнства. Всех этих мам и иногда встречающихся пап я вижу в желтом цвете. Они желтые, как солнце, как нарциссы, как желтая субмарина. И почему мы учим детей рисовать солнце желтым? Это обман. Солнце раскаленно-белое, сверкающее, на него невозможно смотреть невооруженным глазом. Зачем же мы подменяем слепящий блеск желтизной?

Эти люди у школьных дверей желтые из-за присущего им оптимизма. Передо мной картина: утро, кухня, солнце сквозь желтые льняные занавески освещает деревянный стол, где сидят и завтракают дети. У них пухлые, крепенькие ручки и спутанные после сна волосы. Они едят кукурузные хлопья, пьют молоко и просят, чтобы в коробочки для школьного завтрака им положили шоколадное печенье. Это утро их детской жизни, и мамы живут этой новой утренней жизнью благодаря им.

После шести недель таких ожиданий я начинаю узнавать отдельные лица, выделять их из залитой желтым цветом толпы. Теперь, когда я прихожу, они, узнавая меня, улыбаются и начинают заговаривать со мной. Я не говорю ничего, хотя люблю слушать их.

Несколько дней тому назад я пришла позже обычного, когда дети уже выходили. Рванулась вперед и, чуть не упав на чью-то коляску, столкнулась с девушкой. Я видела ее раньше: au pair [1], она всегда забирает мальчика и девочку.

— Извините, — повторила я несколько раз, обращаясь по очереди к каждому. Девушка выпрямилась и улыбнулась.

— Ничего страшного, — сказала она.

Я улыбнулась в ответ.

— Я — Элен, — смущаясь, произнесла она. — А как вас зовут?

— Китти, — сказала я, немного помедлив, но так и не придумав другого выхода.

Теперь мы разговариваем как старые знакомые.

— Привет, Китти, — говорит она.

— Привет, Элен, — отвечаю я.

— Хороший сегодня день.

— Да, очень тепло.

— А я забыла развесить белье.

— Вот обидно.

Наши разговоры не выходят за определенные рамки: короткие предложения — один предмет, одно действие. Ничего сенсационного, ничего особенно важного. Мне нравится их беспредметность. Они похожи на легкое скольжение по поверхности, как будто ты на водных лыжах, ветер свистит в ушах, а ты и не думаешь о том, что будет, если ты повернешь не туда и оторвешься от лодки. Мне нравится эта простая вера, это ощущение бесконечного продолжения, без остановки и падения.

— Откуда вы родом? — спрашиваю я Элен однажды. Мне трудно это определить по ее акценту.

— Из Франции.

— О, Франция! Я была там только один раз. Мне было шестнадцать, мы ездили на экскурсию со школой. Каждый раз, когда мы ехали на пароме, меня тошнило. А один раз — прямо на ступеньках. Потом все, кто по ним спускался, поскальзывались. Я понимала, что это моя вина, но ничего не могла поделать. Ведь люди не могли не ходить по ступенькам.

Рядом с нами стоит еще одна мама с малышом в сидячей коляске. На мальчике шапка в желто-черную полоску с помпончиком, а его маленькие толстые щечки блестят румянцем. У него в руках пакетик с чипсами «Вотситс», и он старается запихнуть их в рот как можно быстрее. Голова качается вверх-вниз, и из-за этого он чем-то похож на шмеля, собирающегося взлететь.

— Джереми, дорогой мой, — говорит ему мама, — сначала скушай один кусочек и только потом принимайся за другой.

Секунд пять он обдумывает ее наставления, а затем продолжает пихать все в рот точно так же, как и раньше.

Она оборачивается к Элен:

— Из какой области Франции?

Элен приятно, что ее спрашивают.

— Из Бретани.

Это место наверняка знает Джеймс. Раньше он ездил во Францию каждое лето. Отпуск с родителями.

Из школы выходит мальчик, которого встречает Элен. На нем расстегнутая красная куртка с капюшоном, а за спиной ярко-зеленый рюкзак в форме крокодила. Чешуйчатые лапы обхватили мальчика сзади и сомкнулись спереди; при каждом его шаге крокодил ухмыляется, то обнажая, то пряча ровный ряд зубов.

— Привет, Тоби, — говорит Элен.

— Ты принесла «Смартиз»? — Его интонации требовательные, уверенные. Он обращается к Элен с оттенком превосходства.

Элен извлекает пакетик с шоколадной карамелью.

— Такие я не люблю. Мне нравится только «Смартиз».

— Хорошо, — отвечает она и убирает карамель обратно в сумку.

Мальчик в нерешительности.

— Ну ладно, — говорит он, вздыхая, и отходит поболтать с другом, засунув карамель себе в карман. Прямые светлые волосы спадают ему на глаза. Будь он моим, я бы уже давным-давно сводила его к парикмахеру.

Элен оборачивается ко мне:

— Пойдем домой вместе. Ты знаешь, где я хожу?

— Нет. Я живу совсем в другой стороне.

— Может, зайдем ненадолго в парк? Дети покачаются на качелях.

Конечно, она одинока. Понятно, трудно жить в Бирмингеме, приехав из французской провинции. Ей нелегко понять нашу речь, сообразить, сколько платить за проезд в автобусе, сколько готовить денег на проезд.

— Знаешь, мне пора возвращаться, — говорю я. — Муж будет ждать.

Она улыбается, притворяясь, что не расстроилась. Я смотрю на ее несчастную фигурку, удаляющуюся от меня вместе с детьми, и хочу быть той, кто может ей помочь, хотя понимаю, что я — не та. Она сделала неправильный выбор. Желтый цвет меняется. Я чувствую, как он становится каким-то перезрелым — резко пахнет увядающими нарциссами, появляется острый привкус тошноты.

По пути домой я вспоминаю, как меня встречали из школы братья. С тех пор прошло двадцать пять лет. Отец никогда меня не встречал. Он всегда был слишком занят: очень уж много носков нужно было перестирать, рубашек — перегладить. Я никогда не знала, кто из братьев придет. Адриан, близнецы Джейк и Мартин или Пол. Однако всегда была рада каждому. Пол, самый младший, старше меня всего на десять лет, и я испытывала какое-то особенное чувство оттого, что меня встречает брат-юноша, почти что мужчина. Они не были очень похожи друг на друга, но моя память создала некий собирательный образ брата. В ней не сохранилось его четкого портрета. Но осталось то ощущение радости, что я испытывала при появлении Брата.