Игрок - Майкл Толкин

Как и подозревал Гриффин, в кабинете Левисона шло совещание, на которое его не пригласили. С дорожки, огибающей административное здание, ему была видна спинка дивана в кабинете Левисона на втором этаже. Может быть, совещание уже закончилось? Левисон обменивался с кем-то рукопожатием, Гриффину не было видно, с кем именно. Он понимал, что наблюдает за концом своей карьеры, и не мог решить, идти ли ему к себе в кабинет или вернуться в просмотровый зал, откуда он только что вышел. Оттуда он мог бы позвонить Джан, своей секретарше, чтобы узнать, нет ли для него сообщений. Если пойти прямо в свой кабинет, надо проходить мимо кабинета Левисона, а он не хотел, чтобы Силия, секретарша Левисона, стала свидетельницей его позора. А это было не что иное, как позор.

Он смотрел на записную книжку у себя в руках и тихо ненавидел Левисона, из-за которого она там оказалась. Левисон попросил его глянуть режиссерский дебют британского продюсера, его старого приятеля. И Гриффин, из уважения к Левисону и его друзьям, уделил картине максимум внимания: Левисон объяснил, что у него самого не было времени посмотреть фильм до встречи с режиссером. Может быть, Левисону было наплевать и на фильм и на своего старого приятеля? Во всяком случае, он не нашел времени посмотреть картину сам. Двадцати одной минуты просмотра Гриффину было достаточно, поскольку ничего существенного за это время не произошло. Но он остался в темном просмотровом зале, так как понимал, что Левисону нужно было убрать его с глаз долой на несколько часов. Исчезать в нужный момент Гриффин умел. Однажды он улетел прятаться в Париж, когда выходил на экран фильм, который он курировал. Фильм был чудовищный, и он хотел укрыться от позора. Это было всего год назад, когда его прочили в наследники. Все думали, что дни Левисона сочтены, но Левисон удержался.

Он вернулся в просмотровый зал. Открыв дверь, увидел телевизионщиков, которые собирались смотреть отснятый вчера материал. Он никого не знал по имени, но они его хорошо знали. Он извинился за вторжение; кто-то спросил, не хочет ли он остаться. Это была откровенная лесть, и он закрыл дверь. Зал напротив был незанят. Он позвонил Джан.

– Офис Гриффина Милла.

– Это я. – Голос звучал глухо, словно что-то застряло в горле.

– Вам пришла еще одна открытка. Может быть, стоит позвонить Уолтеру Стакелу?

Стакел был начальником службы безопасности на студии.

– И что там написано теперь?

Он ждал, пока Джан копалась в ворохе почты на своем столе.

– На ней написано: «Ты обещал связаться со мной. Я все еще жду».

– Что изображено?

– Это шуточная открытка. На ней тележка, запряженная мулами, в тележке огромный арбуз. Это шутка. На открытке надпись: «У нас в Техасе они большие». Послушайте, Гриффин, давайте я позвоню Уолтеру.

– Не надо. Вы говорите, арбуз? Кажется, я знаю, от кого это пришло.

– Скажите мне.

– Если я скажу вам, вы расскажете Силии, и тогда будут знать все.

– Ну и что? Кто бы это ни был, это он похож на придурка, а не вы.

– Поверьте мне. Это заразительно.

– Что именно? Выглядеть дураком?

– Совершенно верно. Более того, я знаю, кто автор. Это или Аарон Джонас или Стив Бейлен. Скорее всего, Бейлен.

– He думаю, – сказала Джан. – Вряд ли открытки посылает агент. Мне кажется, ваш таинственный корреспондент – автор. Если вас интересует мое мнение.

Гриффин знал, что это был автор. Открытки начали приходить с месяц назад, по нескольку в неделю. А вчера он обнаружил одну из них в домашнем почтовом ящике. Сейчас она лежала у него в кармане. Он предположил, что за ним следили, когда он возвращался домой. У друзей есть его адрес, но эта открытка не от друга. Почему он не позвонил Уолтеру Стакелу? Почему он так его боится?

– Поверьте, Джан, это кто-то из моих придурков-друзей развлекается. Сменим тему. Кто-нибудь мне звонил?

– В кабинете Левисона идет совещание всех руководителей отделов. Вас не приглашали.

– Это не имеет отношения к звонкам.

– Я подумала, вам следует знать.

– Меня уволили?

– Кто знает…

Они попрощались.

Был март, и когда Гриффин вышел из здания, где располагались монтажные студии, улицы вокруг съемочных павильонов были пусты. Он сам не знал почему, но его приводила в восторг мысль, что именно в этой неподвижности был весь Голливуд; он смутился этого волнения, вызванного пустотой. Не было ни орд индейцев, ни наполеоновских войск, ни вообще какого-либо намека на действие. Почти все говорили, что терпеть не могут резкий желтый свет, отражающийся от высоких стен съемочных павильонов, но Гриффина не раздражало это затишье. Ему нравилось чувство расщепления сознания, которое он всегда испытывал в жаркий полдень. Это напоминало ему марихуану, приятный ужас полуденного дурмана, помогающий раскрыть сущность вещей. Жаркие дневные часы в Бербанке дарили ему космический опыт, поскольку были лишены цели, ибо единственной целью, которая в каком-то смысле давала надежду на спасение, были деньги, карьера и власть. В каком смысле? – спрашивал он себя. В том смысле, что если Судный день – это единственная причина существования совести, тогда неприятное чувство, разбуженное ярким светом полдня, является отголоском окончательного раскаянья.