Метромания - Ирина Майорова

Макс влетел в прихожую, будто за ним гнались. Андрей даже выглянул на площадку – убедиться, что там никого нет. На часах шесть двадцать утра – самое время для визитов.

– Кривцов, ты че ваще?! – проорал хозяин в спину непрошеного гостя. – Замок чуть не выломал! Я даже ключ до конца повернуть не успел!

Пока приятель возмущался, Макс успел ворваться в комнату и теперь шарил в своем бездонном рюкзаке.

– Блин, где же это? А, вот! – Ранний визитер с победным видом потряс перед носом хозяина толстым конвертом. – Ты утверждал, что кадры, сделанные на цифру, не доказательство! Говорил про всякие технические прибамбасы, как одно изображение накладывается на другое… Говорил?

– Да успокойся ты! – Андрей сделал шаг назад и слегка хлопнул ладонью по конверту из жесткого крафта, что так и порхал у него перед носом на манер крыла гигантской бабочки – вверх-вниз, вверх-вниз.

– Нет, ты, Рюш, прямо скажи: было такое?

– Ну, было.

– Я тогда, между прочим, сильно обиделся: ты ж меня, типа, в мошенники записал.

Андрей ошалел:

– Сбрендил?! При чем тут мошенники?!

– Ну как же? – Макс ехидно прищурился и быстро, как китайский болванчик, покачал головой. – На этом самом месте стоял, нудел: мол, на компе любой дурак может кадр так отретушировать, что фигуры в силуэты превратятся, а потом эти силуэты в другой кадр перебросить.

– Хорош, надоело! Чего принес? Выкладывай!

Макс достал из конверта десятка два снимков и принялся раскладывать их на столе:

– Иди, смотри. Сделаны папашкиным ФЭДом шестидесятых годов. Станция «Новослободская». Два часа ночи. Выдержка максимальная, ручная, если ты, дитя мыльниц и цифровой автоматики, что-то в этом понимаешь.

На снимках были запечатлены разные уголки подземного вестибюля не так давно отреставрированной станции «Новослободская». Вестибюль был безлюден и пуст, если, конечно, не считать теней, которые присутствовали на каждом снимке и сквозь которые просвечивали и знаменитые витражи художника Корина, и лестничный переход на «Менделеевскую», и замершие ленты эскалаторов. Присмотревшись, Андрей увидел, что тени – это силуэты людей, причем не каких-то аморфных, без пола, возраста и социальных признаков, а самых что ни на есть реальных. Стоявшая боком к одному из витражей пышноволосая девушка прижимала к груди толстую папку.

Шахов взял снимок в руки, поднес к лампе и в ярком свете смог различить легкий профиль, будто нарисованный поверх вазонов с экзотическими цветами тонкой колонковой кисточкой. Словно взял кто-то полупрозрачную серую краску и филигранно нанес вздернутый носик, слегка скошенный подбородок, тонкую шею, высокую грудь… Вот нижнюю ступеньку лестницы оккупировала тень старушки, пытающейся втащить огромный баул на колесиках, из которого торчат тонкие прутики-саженцы. Правая нога Родины-матери, занявшей вместе с тянущим вверх ручонки младенцем весь торец вестибюля, показалась поначалу просто размытой. Но нет! Голую, тщательно выложенную мозаикой ступню и толстую, тумбообразную голень тоже перекрыла тень – широкоплечего мужчины с несоразмерно маленькой головой.

Пока Андрей рассматривал фотографии, Макс нетерпеливо, как застоявшийся конь, перебирал ногами. Каким трудом далось ему молчание, стало ясно, когда он начал говорить. Голос прозвучал хрипло, будто кто-то сдавил горло:

– Что скажешь?

Пальцы Андрея сами потянулись к кадыку – оттянули и резко отпустили кожу на адамовом яблоке. Есть у Шахова дурацкая привычка – в минуты растерянности или озабоченности истязать эпидермис. Он покачал головой:

– А что тут можно сказать?

– То-то и оно, братан Рюша! – Макс принялся возбужденно мерить шагами комнату, натыкаясь то на угол дивана, то на острый край стола. – Если бы я снимал, когда пассажиры были, ходили туда-сюда, тогда другое дело. Тогда понятно, откуда тени. Но только они совсем другие. Размазанные, вытянутые в сторону, противоположную движению. И самое главное – цветные! Ну как будто на только что нарисованную акварелью картинку положили стекло, а потом сдвинули. Понимаешь? А тут… Ты посмотри, посмотри внимательно! – Макс схватил со стола несколько фотографий и, встав рядом с другом, стал быстро перебирать глянцевые листы: – Заметил? Все разные! На одной фотке даже ребенок есть. Сейчас найду.

Действительно, на одном из снимков можно было разглядеть мальчика, которого держала за руку мама. Сквозь них просвечивали ступени эскалатора.

Андрея обдало холодом. Так бывает, когда лютой зимой в жарко натопленной деревенской избе вдруг кто-то настежь распахивает заиндевелую дверь. Шахов зябко передернул плечами и зачем-то оглянулся.

Макс посмотрел на друга понимающе:

– Меня, когда я эту фотку напечатал, знаешь какая жуть взяла! От других тоже холодом веет, но с мальчишкой – аж зубы заклацали… Проявлять пленку и снимки печатать пришлось на даче, там у бати целая фотолаборатория. Он цифровиков не признает, снимает пленочным «Кеноном». И печатает всегда сам. Я решил папашкиному примеру последовать, ведь в любой фотостудии эти тени сочли бы за брак… Короче, когда все фотки просмотрел и сушиться пристроил, вышел я из темнушки – и чуть от страха коньки не отбросил. Вдруг понял, что я один во всем поселке, а до ближайшей деревни, чтоб с живыми людьми, несколько километров. Еле дождался, когда рассвело, – и бегом на станцию, на первую электричку. На вокзал приехал – и сразу в метро. Как раз к открытию успел. Заодно на «Киевской» с теткой-дежурной поговорил. Вообще чума! Хорошо, у меня психика крепкая, а то б прямо оттуда – и в Ганнушкина.

Андрей, чувствуя, как покрывается липкой испариной, разозлился – прежде всего на себя:

– Хватит уже спецэффектов! Что за кино?! Давай быстро про тетку – и я спать, если ты не против.

Приблизив свое лицо к лицу друга, Макс перешел на шепот:

– Понимаешь, Андрюх, пока вниз ехал, и в мыслях не было кому-то фотки показывать. Ну, до того, как ты посмотришь…

А с последней ступеньки эскалатора соскочил – и ноги сами повернули к старушенции, что в будке сидит. Фотки достаю, прошу: мол, посмотрите, может, вы что-либо подобное видели… А сам думаю: пошлет сейчас… Типа, дежурный справок не дает. Нет, очки, в которых была, сняла, другие достала, нацепила и стала рассматривать. Все перебрала и мне протягивает: «Ты про тени, что ли? Тоже мне, удивил! Я их и живьем, когда в ночную дежурю, вижу». Я обалдел: «Как это живьем?» А она как распсихуется: «Да так! Последний поезд отходит, станцию перекрывают – они и начинают шастать. Когда близко проходят – аж щекам щекотно. Будто птица крылом махнула или сквозняк. Покойники это, которые в метро погибли. Ведь редко кого из-под колес целехоньким вытаскивают, все больше по частям. А поди-ка все собери. Вот они и ходют ночью, кусочки своей плоти ищут. А есть и такие, кого смерть наверху, на земле, настигла, и похоронили их целехонькими, а вот души по сей день на части рвутся: из-за вины перед теми, кто жить остался, из-за долгов неоплаченных, из-за тревоги за близких. Где, скажи на милость, им до обретения вечного покоя приют находить? Лучшего места, чем метро, и нет…» Тут я в лицо ей посмотрел, и оторопь меня взяла. Стекла у очков толстенные, глаза огромные, как елочные шары. А улыбка такая… сумасшедшая, словом. Я фотки у нее вырвал – и в поезд. – Макс перевел дух и продолжил: – Тетка эта, ясное дело, хрень гнала. Ну, про покойников. Тюкнутая, точно. Как только таких в дежурные берут… Но должно же быть моим снимкам разумное объяснение! Ты у нас материалист, вот и растолкуй, если можешь.