Отворите мне темницу - Анастасия Туманова Страница 82

– Сознается. – жёстко перебил Тимаев. – Я поклялся Лидии Орестовне, что завтра же её кольцо к ней вернётся. Велю выпороть хорошенько – и сознается в лучшем виде. А потом уж – всё, что положено по закону. Смею напомнить, что мне по должности положено следить за порядком и соблюдением закона на этом заводе!

– Благодарю вас за это напоминание. – хрипло сказал Иверзнев. По-военному щёлкнул каблуками и, не прощаясь, вышел вон.

Лидия Орестовна в полном одиночестве раскладывала на столе пасьянс. Вечер обещал быть скучным, она не пошла ни к кому в гости, выгнала из комнаты зевающую Праньку и уже собиралась лечь спать. За окном снова заморосило, а в дождь Лидии Орестовне всегда хорошо спалось. В который раз с удовольствием вспомнив о том, как утром суетился вокруг неё Тимаев, она переложила к червонному тузу пиковую даму, улыбнулась и, закинув руки за голову, сладко потянулась.

Может быть, затеять у себя в ближайшее время вечер? Места, разумеется, мало, и принимать гостей без мужа не очень-то бонтонно… но здешние курицы так ей сочувствуют и так жаждут приобщиться к петербургской светской жизни, что явятся все как одна и притащат мужей. Пожалуй, так и салон можно будет завести, и карточную игру… И Тимаев будет здесь бывать часто. Улыбнувшись своим планам, Лазарева смешала карты и откинулась на спинку дивана.

Снаружи резко взвизгнула калитка, прогремели шаги по крыльцу. Яростно хлопнула дверь.

– Ой, пан Василь, пани Лидия уже разделись, извольте… – послышался из сеней испуганный писк Праньки.

– Пошла вон, дур-р-ра! – перебил её бешеный рык, и в комнату, грохнув дверью о стену, ворвался Лазарев. Он был без куртки, дождь намочил его рубаху, и та облепила плечи. Волосы тоже были мокрыми.

– Не спите? Чудно…

– Базиль!!! – Лидия Орестовна величественно поднялась из-за стола. – Что это за вид, что за манеры? Уже поздно, и я не понимаю…

– Где кольцо? – женщина изумлённо подняла брови, и Лазарев ударил кулаком по столу. Затрещали дубовые доски, на пол посыпались карты, жалобно звенькнула чашка с остывшим чаем. – Я вас спрашиваю, где это ваше чёртово кольцо?!

– Прекратите кричать, вы с ума сошли! – Лазарева старалась говорить с достоинством, но голос её дрожал. – Что это за уличные ухватки? Как вы ведёте себя? Сядьте, успокойтесь! А лучше – идите спать! Вы, кажется, пьяны!

– Я последний раз спрашиваю вас, – тихо и раздельно выговорил Лазарев, подходя вплотную к жене. – Куда вы засунули ваш бриллиант? Я найду его, даже если придётся раскатить по брёвнышку весь дом! Или разбить вашу пустую головёнку! По вашей милости только что отодрали моего Ефима! И наутро намерены продолжить! Он, видите ли, никак не сознаётся в краже! Вам невдомёк – почему?!

– Ну, знаете ли, Базиль! Я тут вовсе ни при чём! – выпятила пухлую губку Лидия Орестовна. – Вольно же вам держать при себе воров да ещё посылать их ко мне с поручениями! Если Владимир Ксаверьевич оказался более рыцарем, нежели вы, и поступил так, как был обязан, то…

– Верните, чёрт вас подери, кольцо! – зарычал Лазарев. – И, заметьте, я вас ещё не расспрашиваю, за каким дьяволом вы всё это выдумали! Мне бы, болвану, раньше задуматься – отчего Ефим всякий раз меняется в лице, когда я прошу его зайти к вам! Не хочу даже предполагать, чем он вам настолько не угодил! Я знаю, что совести и жалости искать в вас бессмысленно! Вы уже добились однажды того, что из-за вашего каприза люди пошли на каторгу! И один из них – тот, которого, по вашим уверениям, вы страстно любили! Но сейчас… сейчас побойтесь хотя бы за себя. Я убью вас.

– Вы безумны… – успела только выговорить Лидия. И больше не сказала ничего. Потому что Лазарев, взяв жену за горло, приподнял её над диваном.

– Это совсем несложно, Лидия Орестовна. – хрипло вымолвил он. По лицу инженера пробежала короткая судорога. – Очень легко. Вот сейчас я сильней сожму пальцы – и ваша гаденькая жизнь закончится. И я, представьте, ничего при этом не потеряю. Десять лет каторги за убийство… сущий пустяк! Ничего смертельного – судя по тому, что я здесь вижу каждый день! Если бы вы знали, чёр-рт возьми, как велик соблазн… Какое это будет невыносимое облегчение… Ну? Кольцо – или отправляйтесь на тот свет, подлая вы тварь! Подарите мне это счастье!

Из горла женщины вырвался хрип. Закатив глаза, она обвисла в руках мужа. Лазарев с силой встряхнул её; как куклу, отбросил в угол дивана.

– Живы?!. Надо же, какая жалость… Итак – кольцо мне!

Лидия тяжело кашляла, схватившись за горло. Лазарев ждал, нависнув над ней. Подождав, пока кашель слегка утихнет, он резко протянул руку. Лидия Орестовна с придушенным криком шарахнулась в угол дивана, не удержалась на подушках, неловко съехала на пол. Дрожащими пальцами скользнула за диванный валик и извлекла кольцо. Муж молча взял его, и по его глазам Лидия Орестовна поняла, что сейчас он ударит её. Беззвучно вскрикнув, она закрыла лицо руками. Но Лазарев лишь сжал плечи жены, отбросил её к стене и, не слыша судорожных, захлебывающихся рыданий, вышел за дверь.

– Устя, ничего страшного. – негромко говорил Иверзнев, склонившись над лежащим на лавке Ефимом. – Право, не смертельно… Розги – это не кнут. Кроме кожных покровов, ничего не страдает. К тому же, видишь, он сам дошёл до лазарета, не на рогоже приволокли. Полежит день-другой – и всё заживёт. Та мазь… для подобных случаев… у тебя допрела?

– Как же… приготовила. – Устинья с мёртвым лицом и сухими глазами ушла за печь. Вернулась с горшком, обмотанным мешковиной. – Вот ведь как… При Афанасье Егорьиче ни разу за четыре года не понадобилась! А тут…

У Иверзнева дёрнулся желвак на скуле, но он промолчал. Устинья, стоя у стола, неловко, дрожащими руками разматывала мешковину. Рядом с лавкой на полу сидел Антип – непривычно насупленный и злой. Возле него примостилась Василиса. За занавеской слышалась тихая воркотня Меланьи: она укладывала спать Танюшку. В дверях безмолвной статуей возвышался Илья Кострома. Он пришёл сделать перевязку и, убедившись, что Устинье не до него, зачем-то остался стоять на пороге. Общее тяжёлое молчание нарушалось время от времени лёгким шуршанием за печью: там, вероятно, возилась мышь.

– Устька, не мучься. – наконец, послышался сорванный голос Ефима. – Сказал же доктор – пустяк… Подумаешь – шкуру взгрели! Впервой, что ль? Дай попить лучше.

Устинья черпнула ковшом из ведра. Ефим попытался приподняться на локте, поморщился.

– Да лежи ты!.. Подержу. – Устя поднесла ковш к растрескавшимся, чёрным от запёкшейся крови губам мужа. Сделав несколько жадных, долгих глотков, Ефим хрипло сказал:

– Устька, вот чем хочешь тебе забожусь, хоть Танькой нашей… В глаза я той цацки не видал!

– Господи, Ефим! – Устя всплеснула руками, выронив ковш, и тот, плеснув водой ей на передник, с грохотом покатился под лавку. – Божиться ещё вздумал! А то я не знаю! Господи, да что ж поделать-то теперь… Нешто побежать, в ноги барыне броситься?..

– И думать не смей! – взвился Ефим. – Прибью, дура! Михайла Николаич, скажите хоть вы ей!