Дворцовые тайны - Кэролли Эриксон Страница 75

Ссоры наши всегда возникали по одной и той же причине, прямо связанной с «Благодатным паломничеством». Хотя моя беременность была залогом того, что мой супруг никогда не поступит со мной так, как с Екатериной и Анной (по крайней мере до рождения ребенка), хотя он ценил наш союз, мы были с ним слишком разными по убеждениям.

Я, как и мятежники с севера, желала сохранения прежних церковных обычаев, освященных веками. «Пусть люди возносят свои молитвы Господу в прекрасных храмах среди, статуй и мощей святых», — думалось мне. При этом я никогда не считала себя дочерью Рима, ибо прекрасно понимала, какую политическую угрозу паписты несут для нашей страны. И все же меня страшило полное разрушение прежнего миропорядка. Генрих же был беспощаден.

— Долой старые привычки, обряды и суеверия! — не раз говорил он. — Они связывают меня по рукам и ногам.

Когда я лишь позволила себе намекнуть, что восстание на севере могло быть знаком того, что Господь не одобряет разрушения церквей и монастырей, мой муж впал в бешенство:

— Занимайся своим шитьем дальше, Джейн, и оставь эти важные дела тем, кто поумнее тебя! Не лезь, куда тебя не просят, иначе добром это не кончится, как не кончилось для Анны!

Когда Генрих кричал на меня, Уилл мрачнел лицом, и я чувствовала, что он на моей стороне. Мне хотелось видеть в моем бывшем женихе защитника, верного рыцаря. Если мне когда-нибудь понадобится помощь, пусть он будет моим оплотом.

Я пересказала Уиллу то, что в свое время рассказал мне Нед о приступах ярости моего мужа. О том, что покойного Генриха VII в последние годы его правления кое-кто при дворе считал сумасшедшим.

— Наш король не властен над своим нравом, и это — болезнь, — под большим секретом когда-то поведал мне Нед. — С возрастом она только усиливается. Твой сын унаследует ее в свою очередь.

— Никого не слушай, Джейн, — постарался подбодрить меня Уилл. — Обещаю, что я всегда буду рядом с тобой, если понадобится.

Мечта о защитнике, спасающем меня от беды, была, видимо, одной из тех фантазий, которые приходят в голову любой женщине во время беременности. Почти все матери, которых я знала, кивали головами, когда я делилась с ними своими странными мечтаниями, и вспоминали о собственных причудах, посещавших их в эту пору. Теперь я легко поддавалась малейшим перепадам настроения, и то легкомысленно смеялась, то заливалась слезами. Мне все время хотелось айвы ^[91]. Откуда-то появилась ненависть к кошкам, хотя раньше я их очень любила. И еще мне постоянно требовались жареные перепела: каждую неделю из деревни привозили новый запас этой дичи, отправлявшийся в королевские кладовые.

В середине сентября я со своими дамами удалилась в родильные покои в Хэмптон-Корте, которые мой супруг заново отделал ко времени моих родов. Честно скажу, я была преисполнена всяческих опасений: боялась боли, боялась, что что-нибудь пойдет не так. Пытаясь очистить мой разум от страхов, я старалась думать только о том, что скоро мои надежды сбудутся. Каждый день я молилась, прося милостей у Господа.

Время шло, и вот я почувствовала — мой срок настал. Ребенок бился у меня во чреве, повитухи осмотрели меня и заулыбались.

— Каждый день народ молится о ниспослании нам принца, — сказали они мне. — Да пребудет с вами благословение Божие!

Я поспала, затем пообедала перепелами и принялась ждать начала схваток.

Когда я почувствовала первые, еще не сильные схватки и у меня потянуло спину, то подумала, что ожидала не этого. Тело мое болело, но несильно, словно я подняла что-то тяжелое или долго скакала на норовистой лошади в неудобном седле. «Такую боль я смогу вынести», — подумала я.

Но через час живот и спину начали сдавливать беспощадные железные пальцы. В жизни не испытывала я ничего подобного. Между схватками я лежала совершенно обессиленная, жадно ловя ртом воздух. Повитухи поднесли мне горячий напиток из молока, вина и пряностей, положили под кровать особый оберег, призванный уменьшить страдания, но ничего не помогало. В таких муках я провела весь день и всю ночь. Я ослабела и выбилась из сил.

Я надеялась, что Генрих придет подбодрить меня, но когда я отправила к нему посыльного, тот вернулся с сообщением о том, что король спешно отбыл в Эшер, спасаясь от чумы, и многие придворные и слуги последовали за ним. Я пришла в ужас. Что, если я заболею чумой, отдав все силы для того, чтобы родить моего ребенка? Что, если он увидит свет, уже зараженный этой страшной болезнью? Что, если повитухи сбегут из дворца, бросив меня?

Тут я услышала громкие мужские голоса. Спор и крики раздавались в другой части дворца.

— Король вернулся из Эшера? — спросила я.

— Нет, прибыл мистер Дормер.

— Позовите его.

— Ваше Величество, вы же знаете, что мужчинам нельзя входить в родильные покои.

— Позовите его сейчас же!

Голоса стали громче, и я узнала звучный бас Уилла. Он пытался пробиться ко мне именем короля, и ему это удалось. Мой милый Уилл! Как же я обрадовалась, увидев его!

— Джейн! — Он приблизился к постели, улыбаясь и протягивая ко мне руки. Его приход дал мне новые силы. Уилл пообещал, что останется до самого рождения ребенка, если таково будет мое желание.

— Все дворцовые лекари последовали за королем, — признался он мне. — Они боятся чумы, жалкие трусы!

У меня уже не было сил злиться на врачей. Я только хотела одного — чтобы мои муки поскорее закончились. Между схватками я засыпала и слышала, как Уилл о чем-то вполголоса переговаривается с главной повитухой. Тон их разговора был очень серьезный, но слов я не различала. Потом я заснула или, может быть, потеряла сознание, а когда очнулась, то снова услышала голос Уилла:

— Джейн, дорогая! Я должен поговорить с тобой и немедленно!

Я открыла глаза и сделала над собой усилие, чтобы понять смысл его слов.

— Короля здесь нет, поэтому мы с тобой должны принять решение, что делать дальше, — говорил он.

Он взял мою ладонь и крепко сжал ее. Я чувствовала тепло и силу его рук, но вынуждена была бороться со страшной усталостью, внезапно навалившейся на меня и застилавшей мой разум.

Я кивнула.

— Повитухи сказали, что они попробуют с помощью своих инструментов помочь ребенку появиться на свет, — объяснил мне Уилл. — Они дадут тебе настойку опиума, чтобы ты смогла вынести эту боль.

Туман, окутавший мое сознание, вдруг рассеялся, и я с ужасающей ясностью вспомнила, как много лет назад вхожу в родильные покои Екатерины, вижу ее в постели, а рядом — пустую колыбель. Ни крика, ни плача новорожденного. Потом я гляжу на окровавленные простыни и со страхом понимаю, что младенец мертв. В полутемной комнате стоит удушающий запах опиума. Опиума, который дали Екатерине, чтобы облегчить ее страдания. Опиума, который убил ее дитя.