Бегом на шпильках - Анна Макстед Страница 46

— Я просто хочу иметь тело с острыми углами, — отвечаю я, понимая, что Бабс все равно не позволит мне увильнуть от ответа. — Иногда я чувствую себя голодной. Вообще-то я постоянно голодная. Но, с другой стороны, когда я не ем, то чувствую себя лучше. Чище. Чувствую пустоту и легкость внутри — и это восхитительно. Чувствую, что мне все по плечу. Что я, к примеру, могу летать.

Бабс качает головой.

— Нэт, — тихонько произносит она, — ты же не святая, ты обычный человек. Никто не ждет от тебя ни безупречной чистоты, ни совершенства. Как бы мне хотелось, о боже, как бы мне хотелось, чтоб хотя бы раз, хотя бы один раз, мать твою, ты забыла про свою грязную посуду. Осталась невозмутимой, если кто-то случайно загнет уголок ковра. Стоит кому-нибудь сходить в твой туалет, — и ты уже несешься туда, галлонами сливая отбеливатель в унитаз. А если кто-то посидит на твоем диване, то не успеет он встать, как ты уже тут как тут: поправляешь подушки. Ты совершенно не позволяешь себе расслабиться! Хотя бы иногда заняться сексом…

— Неправда. Я занимаюсь сексом с Крисом.

— Это кокаиновый секс! Кокаин — наркотик для людей с пониженной самооценкой! Самообман! Не знаю, каким боком тут вписывается он, но трахается с ним отнюдь не Натали Миллер. С ним трахается наркотик!

Мне хочется кричать, что я давно уже соскочила с кокаина; что от вечно сопливого носа у меня развивается паранойя; что мне известно, почему ей не нравится Крис: потому что он не Сол, надежный, занудный Сол. Мне тут все уши прожужжали про то, что я, мол, «не расслабляюсь», и при этом Крис Пудель, — вакханальный Крис, который плюнет в глаза всякому, кто лишь заикнется о женитьбе, — отбрасывается в сторону, так как он, видите ли, дурно на меня влияет! Чего ей, в конце-то концов, от меня нужно?

— Если ты расслабилась из-за наркоты, то это не в счет, — продолжает брюзжать Бабс. Судя по всему, она могла бы поучить смыслу жизни самого далай-ламу. — Это всего лишь бегство от самой себя. Мне же хочется, чтоб ты расслабилась по-настоящему, чтобы ты стала довольной собой. А для этого нужно посмотреть на себя со стороны и принять то, что видишь. Какая радость в том, чтобы быть железной леди? Разве это победа? По правде говоря, я даже рада, что ты потеряла работу. Потому что эта работа лишь усугбляла твои проблемы.

Я знаю, ты обожаешь балет, но для тебя ужасно вредно все время видеть вокруг себя эту железную дисциплину, это ежедневную демонстрацию силы воли. Ты не можешь состязаться с ними. Я знаю — это искусство, это удивительно, захватывающе, бесподобно и все такое прочее; но это еще и нарциссизм. Ведь им целыми днями приходится торчать перед зеркалом, — а это последнее, что тебе нужно. Что тебе действительно нужно, так это нормальная компания, с кем можно запросто съесть пару пирожных, набрать пару лишних фунтов и при этом не чувствовать никакой вины.

Хочу, чтобы она ушла. Она ничего не понимает.

— Бабс, — бормочу я. — Для тебя это нормально. Ты — нормальная. Но я… Я стану еще более уродливой, я и есть уродина, я чувствую себя уродиной…

— Да какая ты уродина, Нэт?! — вдруг вопит Бабс, да так громко и пронзительно, что от неожиданности я едва не грохаюсь в ванну. — Ты красивая, очень красивая. Господи, да Энди с Робби вообще считают тебя восхитительной. Эта парочка просто сводит меня с ума! Но ты, именно ты сама должна поверить в себя! В этом вся соль. Красота — всего лишь оболочка, она практически ничего не значит, она преходяща. Внешность — ничто. Важно лишь то, что внутри, а внутри у тебя то, что нужно.

Удивительно, что в этот миг огромный указующий перст не пробивает окошко в ванной и не поражает Бабс прямо на месте. Внешность — ничто?! А как же Эсте Лаудер с ее многомиллиардной косметической династией? Как же мой бронзовокожий, словно заново родившийся отец и его тренер-тире-диетолог-тире-травник? Как же всякие знаменитости, обретающие прежние формы уже на третий день после родов? Как же моя помешанная на диетах мама, получившая отставку в пользу юной манекенщицы? Как же все эти наши косметически безукоризненные кинозвезды? Разве не мы сами заставляем их быть такими? Как же Кимберли Энн с ее надувными сиськами? Как же миллионы выкрашенных косметикой девушек с обложки? Как же коротышка Робби с его одержимостью физическими тренировками? Я брызжу слюной:

— Да как ты только можешь говорить такое? Как ты можешь утверждать, что внешность ничего не значит?

— Я и не утверждаю, что внешность ничего не значит, — отвечает Бабс. — Я только хочу сказать, что внешность значит гораздо меньше, чем ты думаешь. Да, если тебе хочется стать супермоделью, внешность действительно имеет значение. Но если — нет, то она уже не столь важна. Если тебе хочется привлекать мужчин, которые будут насмехаться над тобой всякий раз, когда ты потянешься за пирожным, и снисходительно ухмыляться, если тебе вдруг вздумается высказать свое мнение, — да, ты должна быть неотразимой. Если тебе хочется, чтобы неуверенные в себе женщины ненавидели тебя, — да, родись красивой. Но ведь люди, которых ты хочешь видеть рядом с собой, не станут судить о тебе по твоей внешности дольше чем пять минут. И, могу поклясться, Нэт, ты и сама этого не захочешь. — Она делает небольшую паузу. — Но на самом деле проблема вовсе не во внешности. Ведь так, Натали? Проблема не в том, как ты выглядишь: красавицей или уродиной. Проблема в том, что ты чувствуешь себя некрасивой. Я права? Ведь именно это ты чувствуешь?

Она говорит так мягко, что можно запросто уснуть под этот ласковый шепот.

Сухо отвечаю:

— Я чувствую только то, что я действительно уродина: от и до.

— О Нэт. — В голосе Бабс неподдельная грусть. — Ты разбиваешь мне сердце. А что еще ты чувствуешь?

От этого мучительного допроса мой позвоночник постепенно превращается в мел (хотя, возможно, это из-за того, что я уже битый час сижу на краю ванной, будто курица на насесте).

— Я чувствую… я ничего не чувствую. Я чувствую себя… некрасивой.

Бабс останавливает меня жестом.

— Послушай, Нэт. Позволь мне напомнить тебе один случай. Не так давно мы с тобой шли на вокзал. Сейчас уже не помню зачем. Так вот, идем мы себе спокойно, — как ты вдруг кричишь: «Постой!» Ты опускаешься на корточки, и тут я замечаю на асфальте эту омерзительную зеленую гусеницу. Самую, блин, здоровенную ползучую тварь из тех, что мне доводилось когда-либо видеть. Я побоялась бы даже наступить на такую. И тут я вижу, как ты подбираешь это страшилище…

— Да-да, — перебиваю я. — Такая хорошенькая, такая ярко-зеленая пампушка, такая бедная, такая несчастная…

— И вот я смотрю, как ты начинаешь суетиться в поисках подходящего листа, куда можно было бы положить эту мерзость, и, в конце концов, находишь, а гусеница не держится, соскальзывает с него, и я слышу, — клянусь, собственными ушами слышу, — как ты говоришь: «Ну же, солнышко, давай, надо постараться, ты же ведь хочешь превратиться в бабочку?» — Бабс делает паузу. — Вот это, — добавляет она нежно, — человек с добрым сердцем и прекрасной душой!