Загадка неоконченной рукописи - Барбара Делински Страница 46

Бостон

Перевернув последний лист рукописи и положив его в стопку, Кэйси поняла, что дрожит. Отчасти это объяснялось внезапным появлением большой мужской фигуры, но в основном – мыслью о том, что отец Дженни попал в тюрьму за убийство ее матери. У Кэйси никогда не было клиентов, связанных с убийством. Со смертью – да. Ей часто приходилось помогать людям пережить кончину кого-то из родителей, супруга или близкого друга. Но убийство – это совсем другое дело. Оно подразумевает такой уровень насилия, с которым Кэйси никогда не приходилось сталкиваться. Между ее родителями никогда не было насилия; да что там говорить, между ними и общения-то никакого не было. Не менее странным было то, что всякий раз, когда Кэйси пыталась описать это конкретное отклонение в различных психиатрических терминах, она приходила к выводу, что раздельная жизнь с наибольшей вероятностью порождает именно тот род ненависти, который может привести к убийству.

Но Конни написал, что Дженни – родственница. Поэтому данное конкретное убийство касалось и ее.

Нет. Кэйси одернула себя. На самом деле Конни написал, что «она» – родственница. Пока все, что было известно Кэйси, могло с тем же успехом свидетельствовать о том, что «она» относилось к тому, кто написал эти записки как литературное произведение, а «как помочь» – к помощи в их публикации. Здесь Кэйси помочь ничем не могла.

Но вместе с тем она не могла и отвернуться от Дженни Клайд. Мир вокруг Дженни сужался. Ее отчаяние росло. Кэйси должна была узнать, что случилось с ней дальше.

Что-то подсказывало ей, что Дженни – реальный персонаж. Но что-то вызывало у нее какое-то смутное чувство что-то в той части, которую она прочла только что. Но что именно это было, она не могла определить.

Когда ей казалось, что она почти ухватила нить, раздался телефонный звонок, заставивший ее вздрогнуть. Приглушенный звук доносился из кухни. Здесь, в зале, где она осталась после ухода Эмили Эйзнер, телефона не было. Не было здесь и часов, хотя она предполагала, что сейчас, должно быть, около десяти. Мег уже ушла, а друзья Кэйси обычно не звонили ей в такое время.

Обеспокоенная, она отложила страницы записок в сторону, пробежала через холл в кухню и схватила трубку.

Через десять минут быстрой езды по улицам, где движение, к счастью, было в этот час небольшим, Кэйси вбегала по ступеням в клинику и вверх на третий этаж. Лечащий врач ее матери был там, за столом дежурной; в ожидании Кэйси он изучал диаграммы Кэролайн.

Кэйси резко остановилась, в ушах глухо стучала кровь. Выражение лица врача было официальным и бесстрастным. Хотя она прекрасно знала, что это может быть следствием как воспитания, так и особенностей характера, ей казалось, что в данном случае внешняя строгость служит ему защитой от личных переживаний за судьбу пациентов – ведь ему лучше, чем кому-либо, было известно, что практически ни у кого из них нет надежды на выздоровление. Они могли существовать так, как Кэролайн, какое-то время, но в конечном итоге почти все умирали здесь.

Кэйси настороженно посмотрела на него. Он кивнул ей с легкой улыбкой, которая должна была ободрить ее.

– С ней все хорошо. На этот раз это продолжалось дольше, но она справилась сама.

Напряжение отпустило Кэйси, и она прислонилась к стене. Два года назад, когда Кэролайн пребывала в бессознательном состоянии уже достаточно долго для того, чтобы надежды на выздоровление стали призрачными, Кэйси распорядилась, чтобы в случае чего врачи не применяли реанимационных мер. Прежде чем решиться на этот шаг, Кэйси проконсультировалась с другими врачами, поговорила со священником из Провиденса, который знал Кэролайн, обсудила все «за» и «против» с ее друзьями. Умом Кэйси не раскаивалась в этом шаге. Однако она не была уверена, что будет испытывать, если Кэролайн умрет, хотя ее еще можно было бы спасти.