Маленькие радости - Оливия Уэдсли Страница 45

Мертвящий ветер овеял меня своим холодным дыханием, и для меня пришла зима, когда моя весна не успела еще пройти.

Бальзак

Жизнь продолжает свое течение. Это самое ужасное в ней. Человек страдает и страдает, а жизнь течет. Человек видит, что часы, которые прошли, полны мучений. Он знает, что часы, которые наступят, принесут новые страдания и что отдыха нет. Жизнь проходит через человеческую душу своим тяжелым шагом, железной пятой печали, которая терзает и рвет.

Прошло два дня, и в каждую из минут этих двух дней Тони сознавала, что значит быть терзаемой воспоминаниями и распинаемой на кресте тоски и томления.

Только женщина, которая любит страстно, может понять то, что переносила она.

Ночью она лежала, смутно всматриваясь в темноту, чувствуя вокруг себя объятия Роберта. Раз, когда она забылась сном на несколько минут с порывисто бьющимся сердцем, ей показалось, что она ясно чувствует его дыхание около себя. Она прислушивалась, не смея двинуться, и затем с рыданиями глубокого одиночества поняла, что она слышала свое собственное дыхание.

Днем тысяча разных вещей, казалось, громко называли его имя. Его папиросы, перчатки, шапки, бумаги. Тони смотрела на них и думала, что еще два дня назад в это время Роберт был жив. О, эти бесконечные мысли: два дня, три дня тому назад он был здесь, сидел в этой комнате, и мы смеялись, бог мой, мы смеялись!

На третий день приехала леди Сомарец. Фэйн телеграфировал ей, не сказав о том Тони. Тони находилась возле Роберта и наполняла вазы белой сиренью и белыми розами, когда она приехала. Через безжизненное тело Роберта они смотрели друг на друга.

– Уйдите, – прошептала губами Тони.

Та посмотрела ей в глаза. Может быть, слабая жалость к Тони тронула ее, или она смутно поняла, как велика была любовь между обоими. Она повернулась и оставила Тони одну.

После, в салоне, они снова встретились, но только на минуту. Если Тони заставала кого-либо в комнате, она уходила. Она была как неистово раненное животное, которое тщетно старается укрыться. Роберта уже похоронили в то утро на маленьком кладбище, на отвесной стороне холма. Комья земли, которые бросали на гроб, падали всем своим весом на душу Тони. Она пролила все свои слезы и смотрела на свет без слез. Затем начались совещания о том, что предпринять.

– Я была у адвоката Роберта перед отъездом из Лондона, – сказала леди Сомарец, – и узнала, что завещание, которое у него находится, совершено три года назад. Я искала среди его бумаг и более позднего не нашла. Ты не знаешь, Антония, совершил ли он новое завещание?

Тони покачала головой:

– Не знаю.

– Тогда ты останешься без гроша, как и раньше.

– Разве?

– Все деньги переходят к младшему племяннику Роберта, сыну Уильбэрна.

– Да?

– Мы обсудили все с Фэйном, и мы оба считаем нужным посоветовать тебе вернуться со мной в Лондон на некоторое время. Бейлисы, конечно, знают всю правду, но я полагаю, я даже уверена, что посторонние еще ничего не знают. Ты, конечно, пока будешь спокойно жить у меня. Позже я решу, чего я хочу для тебя.

Тони не говорила. Спустя немного она поднялась и ушла в свою комнату. Она должна вернуться в Лондон, чтобы жить, – снова вернуться в тюрьму.

– Нет… – прошептала она.

Назад к той жизни, которая не была жизнью, после всего этого, после Роберта, после любви – назад к тому? Он сжала виски руками. Она должна подумать, должна, ибо иначе они заберут ее и она не будет свободна никогда.

Назад в тюрьму, да, так оно и есть, тюрьма, где сторожа будут унижать ее, где…

– Спаси меня, Роберт, – прошептала Тони, – скажи мне, что делать?

Она опустилась на постель. К тому же у нее не было денег. Если она убежит, то куда? Друзей у нее нет. Только Дафнэ была ее другом, но теперь Дафнэ никогда не помогла бы ей.

Снова в тюрьму, к стенам, которые будут держать ее, к словам, которые будут жалить и ранить, без признаков любви где бы то ни было.

Может быть, Симона в Париже? Симона бы не оскорбляла ее. И, раз оказавшись там, спрятавшись от всех, она могла бы найти работу. Другие девушки находили и жили. На худой конец, она бы могла только умереть. Это был бы конец, и ее душа успокоилась бы в мире, свободная от страшного томления, от ужасной боли тоски.

Париж?

Почему нет? Она порылась в своем кошелечке. Один два, три, шесть столировых билетов, немножко золота и один пятифунтовый билет – Роберт дал ей его, чтобы уплатить за что-то, – приблизительно сорок фунтов.

Она стояла у окна, размышляя. Дул легкий ветерок и приносил с собой запах цветов. Внезапно ее память пронзило воспоминание о ночи их ссоры. Жгучие слезы потекли по ее лицу. Она пережила любовь, страсть, все это чудо, она обладала человеком, который нуждался в ней, любил и защищал ее, а теперь – тюрьма открылась перед ней, и она осталась, маленькая и одинокая. Вдали просвистел поезд и загромыхал дальше. Скоро ее увезут в тюрьму.

– Нет, нет, – громко вскрикнула она, – нет, Роберт, ты бы не хотел этого, ты хочешь, чтобы я была свободна.

Она лихорадочно оделась, собрала немного вещей в небольшой пакет. Собравшись, она прошла в комнату Роберта. Комната была еще полна цветов, от одуряющего запаха которых Тони ослабела.

Она подошла к туалету и посмотрелась в зеркало. Затем открыла шкаф и стала искать в нем. В другом шкафу она наконец нашла то, что искала: старую маленькую кожаную коробочку. Она положила ее к себе за блузу и вышла из комнаты.

Стоя у дверей, она взглядом окинула место, где она и Роберт любили, и были счастливы, и нашли друг друга. Как часто в сладкой тоске они нашептывали друг другу вещи, которые они не решались произнести днем.

– Прощай, – прошептала она, – прощай!

Ее маленькое бледное личико слабо светилось при смутном свете.

– Прощай!