Нарышкины, или Строптивая фрейлина - Елена Арсеньева Страница 43

Но, услышав об этом впервые, я возмутилась несказанно! Я воскликнула, что Александра Николаевна является у Пушкиных истинной хозяйкой, она смотрит за детьми, входит во все мелочи…

– О да, – самым невинным голосом подтвердил Трубецкой. – Например, мягка ли та или иная кровать…

– Что вы имеете в виду? – взвилась я, но тут мы увидели, что к нам прислушивается императрица, и осторожный Бархат не решился при ней продолжать скабрезности, только пожал плечами и буркнул, что это лишь фигура речи, а каждый судит о вещах по своей испорченности. Однако, увы, после гибели Пушкина я получила подтверждение, что это была отнюдь не фигура речи, что Трубецкой, к несчастью, оказался прав…

Княгиня Вера Федоровна Вяземская рассказывала направо и налево, как она осталась на какой-то миг наедине с умирающим Пушкиным, и он вдруг вынул откуда-то крест – нет, не свой, а другой нательный крест на цепочке – и хладеющей рукой вручил княгине Вере, сказав, чтобы та передала его Александрине. И сказано сие было с таким значительным выражением, что княгиня Вера поняла это как приказание передать крест непременно наедине. Она так и поступила – и была очень изумлена тем, что Александра Николаевна, принимая этот загробный подарок, вся вспыхнула… Конечно, это возбудило в княгине Вяземской подозрения, которые она позднее высказала своему мужу. Разумеется, всех интересовало, откуда взялся этот крест и почему Пушкин отдал его Александрине.

И только потом тайна раскрылась. Оказывается, это был ее собственный крест! Все стало известно со слов старой няньки пушкинских детей. Однажды, когда Натали рожала в очередной раз, Александрина заметила пропажу нательного креста, которым очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы его отыскать. Тщетно обшарив комнаты, уже утратили надежду, как вдруг через несколько дней камердинер, перестилая на ночь кровать поэта, нечаянно вытряхнул из простыней искомый предмет… Разумеется, он отдал крест не Александрине, а хозяину, а Пушкин, не желая любовницу конфузить, крестик у себя спрятал и вернул, только когда смерть в глаза глядела. Слуги-то всегда знали, что он был грешен перед Натали, ну а теперь и весь свет узнал.

Конечно, Дантес сыграл свою губительную роль!

Он пользовался большим успехом в свете – был красавец, на взгляд многих, в том числе и государыни, которая очень быстро сделала этого безродного улана, игрушку барона Геккерна, своим кавалергардом. Был он большой выдумщик, как это мило называлось в обществе, а попросту сказать – врун, каких мало: прибыл на службу в Россию с лживой историей о себе, будто после Июльской революции он участвовал в вандейском восстании, поднятом герцогиней Марией Беррийской. Я уже писала, как отнесся наш государь к Июльской революции, поэтому понятно расположение двора к этому «герою». Впрочем, говорили, у него и в самом деле имелась рекомендация герцогини, хоть о Вандее в ней и слова сказано не было.

Дантес часто посещал Пушкиных и ухаживал за Натальей, как и за всеми красавицами, но вовсе не особенно «приударял», как тогда выражались, за нею. Частые записочки, полные комплиментов, приносимые горничной Лизой, ничего не значили: это было в светском обычае. Пушкин отлично знал, что Дантес вполне невинно волочится за его женою, он вовсе не ревновал, но, как сам он выражался, Дантес был ему противен своею манерою. Конечно, у Пушкина был непростой характер, с его-то самолюбием! Все боготворили его музу, однако он частенько считал, что пред ним мало преклоняются. Дантес же держался с ним совершенно запросто, никогда не упускал случая подчеркнуть, что этот знаменитый поэт маленького роста, некрасив. Конечно, это Пушкина оскорбляло, и он не раз высказывал желание отделаться от его посещений. Натали не противоречила, но, увы, в ней не было ума, не было светскости, не было должного воспитания, и она никак не умела прекратить свои встречи с Дантесом. Быть может, ей было лестно, что красавец француз всегда у ее ног. Однако Пушкин больше всего опасался, как бы Дантес не увлек Александрину, к которой тот относился с искренним восхищением и даже как-то раз в мужской компании обмолвился, что, будь он Пушкиным, он выбрал бы не младшую, а среднюю сестру, ибо младшая годится только разбивать сердца и предъявлять счета из модных магазинов, а средняя – то есть Александрина! – способна быть родной душой, истинным другом для мужчины и в горе, и в радости.

Почему я знаю об этом? Мне рассказал князь Борис Николаевич, который это своими ушами слышал, и, не успела я подивиться такой разумности Дантеса, коего всегда полагала пустяшным вертопрахом, несмотря на склонность к нему государыни (а может быть, именно поэтому!), как мой муж присовокупил:

– Пушкин хотя и ошибся, но ему все же было среди кого выбирать…

И выразительно вздохнул.

Я эти его подходцы уже наизусть знала – сия интермедия означала: а мне-де не из кого было выбирать, вот я и получил супругу, которая не может мне быть родной душой, а только счета присылает! Я могла бы напомнить, что выбирать ему и впрямь было не из кого, потому что ему в шести домах отказали, когда он сватался, несмотря на то что открывалась возможность заводить счета хоть во всех модных магазинах, – но не стала свариться, ибо надоело до смерти.

И вообще я не о том!

Словом, Пушкин ревновал к Дантесу больше не жену, а Александрину, и, когда блестящий француз женился на Катрин, поэт вздохнул свободно. Но вскоре молодые супруги задумали отправиться за границу к родным мужа. И оказалось, что с ними собирается ехать и Александрина! Пушкин вышел из себя и решил во что бы то ни стало воспрепятствовать их отъезду. Он опять стал придираться к Дантесу, начал повсюду бранить его, намекая на его ухаживания, но не за Александриною, о чем он вынужден был умалчивать, а за Натали! Он беспрестанно искал случая поссориться с Дантесом, чтобы помешать отъезду Александрины. Случай вскоре представился.

В то время несколько шалунов из молодежи – Урусов, Опочинин, Строганов (кузен Идалии Полетики) и некоторые другие – стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин. «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх»… И все же поначалу Пушкин отнесся к этому как к шутке!

Он, который раньше дрался по поводу и без повода! Даже самый примерный перечень его дуэлей достоин того, чтобы здесь его привести!

Он с молодых лет был страшный задира. Рассказывали, что, едва выйдя из лицея, как-то раз принялся шуметь в театре; сосед, майор Денисевич, его одернул… И была дуэль, на которой оба промахнулись и разошлись как ни в чем не бывало. И в Кишиневе своей задиристостью славился. Однажды в офицерском собрании схватился с каким-то прапорщиком, желая, чтобы играли не вальс, а мазурку. Вспыхнул скандал, после чего на рассвете состоялась дуэль с подполковником Старковым, командиром прапорщика. На счастье, оба противника вновь промахнулись, и секундантам удалось их примирить. А то раз не поладили слуги Пушкина и его лицейского одноклассника, барона Корфа. Пушкинский слуга был пьян и получил от барона палкой. На следующий день от Пушкина последовал вызов Корфу. Однако тот счел ниже своего достоинства стреляться из-за перебранки крепостных и ответил на картель: «Не принимаю вашего вызова из-за такой безделицы».