Поющие в терновнике - Колин Маккалоу Страница 43

Мэгги услышала его шаги по траве, обернулась, сложила рукина коленях, но глаз не подняла. Он сел неподалеку, обхватил руками колени,складки сутаны живописно облекали его, подчеркивая непринужденное изяществостройного тела. Надо приступать без околичностей, решил он, не то онаувернется.

— Что случилось, Мэгги?

— Ничего, отец Ральф.

— Не правда.

— Пожалуйста, не спрашивайте, пожалуйста! Не могу я вамсказать!

— Ох, Мэгги! Маловерка! Мне ты можешь сказать все насвете. Для того я здесь, на то я и священник. Я — избранный слуга Божий наземле, именем Господа слушаю, даже прощаю Его именем. И нет во всем божьем миреничего такого, маленькая моя Мэгги, чему Господь и я не нашли бы прощения. Тыдолжна сказать мне, что случилось, милая, ибо если кто может тебе помочь, такэто я. Пока я жив, всегда буду стараться помочь тебе, оберечь тебя. Еслиугодно, я твой ангел-хранитель — и куда более надежный, чем этот кусок мраморау тебя над головой. — Отец Ральф перевел дух и наклонился кдевочке. — Мэгги, если ты меня любишь, скажи мне, что случилось!

Она стиснула руки.

— Отец Ральф, я умираю, у меня рак!

Он чуть не расхохотался, так внезапно схлынуло владевшее имнапряжение; потом посмотрел на бледное до синевы ее лицо, на исхудалые руки иготов был заплакать, зарыдать, выкрикнуть небесам горький упрек внесправедливости. Нет, не могла Мэгги попусту вообразить такое; наверно, туткроется что-то серьезное.

— Откуда ты знаешь, девочка?

Не сразу она сумела выговорить это вслух, и он вынужден былнаклониться к самым ее губам, бессознательно изображая обстановку исповеди —заслонился ладонью, чтобы она не видела его лица, подставил изящной формы ухо,привычное к нечистым признаниям.

— Уже полгода, как это началось, отец Ральф. У меняужасные боли в животе, но не оттого, что тошнит, и… ой, отец Ральф… столькокрови течет!

Отец Ральф резко вскинул голову, во время исповедей этогоникогда не случалось; он смотрел на ее пристыженно опущенную головку,охваченный бурей разноречивых чувств, и никак не мог собраться с мыслями.Нелепое, радостное облегчение; дикая злость на Фиону — он готов был ее убить;благоговение, восхищение — такая крошка и так храбро все время держалась; ибезмерное, невыразимое смущение.

Как и Мэгги, он был дитя своего времени. В каждом городе,где он бывал, от Дублина до Джиленбоуна, продажные девки нарочно являлись кнему на исповедь и шептали невесть какие выдумки, выдавая их за чистую правду,потому что видели в нем мужчину, только мужчину, и не хотели себе сознаться,что бессильны его разбудить. Бормотали ему что-то про развратников, которые ихнасилуют всеми мыслимыми и немыслимыми способами, про недозволенные игры сдругими девчонками, про похоть и прелюбодеяние, нашлись и две-три со стольбогатым воображением, что подробно описывали ему свои сношения с какими-тосвященниками. Он выслушивал их, и все это его ничуть не волновало, было толькодо тошноты противно, ибо в семинарии муштровали сурово, а человеку его складанетрудно усвоить такой урок. Но никогда, никогда ни одна из тех девиц неупоминала об этой тайной жизни тела, которая унижает женщину и делает еесуществом особой породы.

И никакими силами не удалось сдержать обжигающую волну,разлившуюся под кожей; преподобный Ральф де Брикассар сидел отворотясь, прикрывлицо рукой, и мучительно стыдился того, что впервые в жизни покраснел.

Но должен же он помочь своей Мэгги! Он дождался, чтобыкраска сбежала со щек, встал, поднял ее и усадил на ровный пьедестал мраморногоангела, теперь они с Мэгги оказались лицом к лицу.

— Посмотри на меня, Мэгги. Нет, ты смотри на меня! Онаподняла измученные глаза и увидела: он улыбается, и разом нахлынула безмернаярадость. Не стал бы он так улыбаться, если б она умирала; она прекрасно знает,что очень дорога ему, ведь он никогда этого не скрывал.

— Ты не умираешь, Мэгги, и никакого рака у тебя нет. Немне следовало бы тебе это объяснять, но уж лучше объясню. Твоей материследовало давным-давно тебе все рассказать, подготовить тебя заранее, ума неприложу, почему она этого не сделала.

Он вскинул глаза на непроницаемое лицо мраморного ангела истранно, сдавленно засмеялся.

— Боже милостивый! Чего только ты не возлагаешь наменя! — и к замершей в ожидании Мэгги:

— Пройдут годы, ты вырастешь, узнаешь больше о жизни и,может быть, станешь со смущением, даже со стыдом вспоминать этот день. Не надо,Мэгги, вспоминай этот день по-другому. Ничего тут нет постыдного, и нечегосмущаться. Сейчас, как всегда и во всем, я лишь орудие в руках господа Бога. Таковомое единственное дело на земле, единственное мое назначение. Ты была оченьнапугана, ты нуждалась в помощи, и Господь в моем лице ниспослал тебе помощь.Только это и запомни, Мэгги. Я — служитель Господа и говорю во имя Его. С тобойпроисходит то, что и со всеми женщинами, Мэгги, только и всего. Каждый месяц утебя несколько дней будут кровотечения. Обычно это начинается лет в двенадцать,в тринадцать — тебе уже исполнилось тринадцать?

— Мне пятнадцать, отец Ральф.

— Пятнадцать? Тебе?! — Он в сомнении покачалголовой. — Что ж, придется поверить. Значит, ты несколько запоздала. Нотак будет каждый месяц, лет до пятидесяти, у некоторых женщин это повторяется вточности как фазы луны, у других не так аккуратно. У одних проходитбезболезненно, другие сильно мучаются. Никто не знает, почему это бывает такпо-разному. Но ежемесячное кровотечение — признак зрелости. Ты понимаешь, чтозначит слово «зрелость»?

— Конечно, отец Ральф! Я читала! Это когда становишьсявзрослой.

— Ну, примерно так. Пока продолжаются эти кровотечения,ты можешь иметь детей. Без этого не продолжался бы род человеческий. Догрехопадения, говорится в Библии, Ева не менструировала. По-настоящему этоназывается менструация. Но когда Адам и Ева пали, Бог покарал женщину суровее,чем мужчину, ведь падение, в сущности, совершилось по ее вине. Она соблазниламужа. Помнишь, как сказано в Писании? «В болезни будешь рождать детей!». А этозначит: все, что связано с рождением детей, для женщины неотделимо от мук. Этовеликая радость, но и великие муки. Таков твой удел, Мэгги, и ты должна с нимпримириться.

Мэгги не знала, что точно так же отец Ральф утешил иподдержал бы любую свою прихожанку, хоть и не принимал бы ее судьбу стольблизко к сердцу: был бы сама доброта, но суть ее тревоги ему глубоко чужда. И,может быть, не так уж странно, что при такой отчужденности тем верней утешениеи поддержка. Словно бы он выше подобных мелочей, а стало быть, они преходящи.Он и сам этого не сознавал; у тех, кто в тяжкий час взывал к нему о помощи,никогда не возникало ощущения, будто он смотрит на них свысока или осуждает ихслабость. От многих пастырей подопечные уходят, мучаясь сознанием своей вины,никчемности или гнусности, но у отца Ральфа так никогда не бывало. Ибо людичувствовали, что и его мучают скорбь и внутренняя борьба — быть может, скорбь,им чуждая, и борьба непонятная, но не менее тяжкая. Сам же он не понимал иникто не мог бы его убедить, что секрет его влияния и притягательности нестолько во внешнем обаянии, сколько в этой холодноватой, почти божественной, нои глубоко человечной отрешенности его души.