Обручение на Чертовом мосту - Елена Арсеньева Страница 42

Ножик сей так и остался лежать на столе, пока Ирена веласвой печальный рассказ, закончившийся прибытием новобрачных в Лаврентьево итем, как Адольф Иваныч объявил Игнатия незаконным сыном графа Лаврентьева, азначит, крепостным.

– И что же вы? – спросила Людмила Григорьевна, обретаянаконец дар речи и вновь переходя на «вы» с Иреною. – Почему вы здесь одна?Бросили своего новобрачного супруга, лишь только узнали о том, что онвсего-навсего незаконный сын?

Что-то такое прозвучало в ее голосе… Ревность, никак?! Иренавзглянула внимательней. Ого, какой темный пламень загорелся в глазах амазонки!Воистину – отблески адского пламени! Уж не имела ли она некие виды на Игнатия?А почему бы нет? Если бы Лаврентьев дал ему вольную, он был бы завидным мужемдля любой вдовушки или девицы. Кроме того, Игнатий был так красив, такневероятно красив…

Был! Вот именно – был!

– Я не бросила его, – покачала головой Ирена и украдкойсмахнула слезы с ресниц. – Я хотела увезти его с собой, чтобы просить отцавыкупить его у нового хозяина. Я сознавала, что связана с ним нерасторжимымиузами. Но он… это он бросил меня!

– Выгнал, что ль? – подал кто-то из свиты Макридиной: доселемелкопоместные сидели, слова не молвив, даже словно бы не дыша! – Поди, мол,прочь отселева, ты мне более не пара? – И он захохотал самым издевательскимобразом, давая понять, что не верит ни единому слову Ирены.

– Молчите, Стрекулист! – не оборачиваясь, махнула рукойМакридина, и Ирена, несмотря на всю серьезность момента, не могла сдержатьусмешки: Стрекулист совершенно не подходил к своему прозванью, ибо оказалсятолст и кругл, словно шарик, водруженный на коротенькие ножки.

– В самом деле, что значит – бросил? – пристально погляделаЛюдмила Григорьевна.

– Он не только меня, он самую жизнь покинул, – глухопроговорила Ирена, снова переживая тот страшный миг, когда узнала в человеке,лежащем на берегу пруда, своего мужа. – Вечером он узнал о перемене в своейсудьбе, а утром застрелился.

– Господи… Боже мой… Спаси его душу грешную! – зашелестелосо всех сторон, и вновь воцарилась было тишина, однако вскоре послышалосьробкое предложение выпить на помин души несчастного.

Людмила Григорьевна, впрочем, не отзывалась, оставаласьнеподвижною: не сводила глаз с Ирены, однако, чудилось, не видела ее.

Наконец она разомкнула крепко стиснутые губы, однако невозглас сожаления сорвался с них, как можно было ожидать: голос звучал деловитои прохладно, как прежде.

– Однако это странно. Игнатий был отлично осведомлен о своемположении. Мы… – Тут Людмила Григорьевна чуть запнулась, но только на ничтожноемгновение. – Мы с ним не раз беседовали запросто, по-соседски… Игнатий знал,что от отца ничего хорошего ждать не может из-за своего непокорства. Он мог быполадить с графом, если бы начал жить по его правилам, однако Игнатий былслишком своеволен и… глуп, скажу прямо, хотя о мертвых, кажется, говорить дурноне следует. – Она вздохнула и торопливо, как бы по обязанности, перекрестилась.– Не понимаю, впрочем, почему, чем они лучше живых?

– Истинная правда, матушка, – поддакнул Стрекулист. –Ровнехонько ничем!

– Не перебивайте! – сердито махнула маленькой ручкой ЛюдмилаГригорьевна, и вокруг мигом воцарилась тишина. Что и говорить, свиту свою онаумело держала в ежовых рукавицах, вернее, перчаточках! – Итак, Игнатий все знало своем положении. Вдобавок он мог рассчитывать поладить с новым своим хозяином,Берсеневым. Тот либерал, голова у него всякими бреднями забита. Уж не бросил быкузена на произвол судьбы! Волю, может быть, и не дал бы, но позволил бы житьпривольно, а это тоже немало. И тем не менее Игнатий стреляется… Из-за вас, ятак понимаю? Из-за вас он застрелился?!

– Что вы, – испуганно забормотала Ирена, выставляя впередруки. – При чем тут я?!

– Ну как при чем? – воззрилась на нее Людмила Григорьевна,словно на круглую дуру. – Могу себе представить, сколько попреков вы обрушилина его голову за то, что вовлек вас в такую историю – весьма некрасивую, всамом-то деле!

– Богом клянусь, что ни словом его не попрекнула! – с жаромвыкрикнула Ирена, зная, что ей и в самом деле не в чем себя упрекнуть. –Господом Богом! Не из-за меня он…

– А из-за кого же? – пожала плечами Людмила Григорьевна. –Даже если вы не врете, что не попрекали, он покончил с собой оттого, что палнепоправимо в ваших глазах. Оттого, что не снес позору перед женщиной – он ведьнашего брата, вернее, сестру, почитал токмо лишь источником наслаждения, аэтак-то, всерьез, ни во что не ставил. Ну ладно, мир праху его. Как бы он своейжизнью ни распорядился, это была его жизнь, его собственная, он в ней был воленсовершенно, независимо от того, кому принадлежала плоть его – Лаврентьеву,Берсеневу или еще кому-то. Поговорим лучше о вас, сударыня. Отчего вы подалисьиз Лаврентьева ночью, пешком, к тому же в таком виде? Что, многоуважаемыйАдольф Иваныч не мог дать вам экипаж? Пожадничал? Или вы ушли тайно? А почему втаком платье? Это ведь точно не ваша одежда. Зная Игнатия, я точно могусказать, что на крестьянке он не женился бы хотя бы потому, что женскомуэлегантному туалету придавал особенное значение, особенно мелочам: чулочкам,ботинкам, перчаткам, корсеткам разным…

Ирена мгновенно вспомнила саквояжи с вычурным тряпьем,приобретенным Игнатием вместе с какой-то там приятельницей или женой приятеля,и былая ревность так и куснула за душу.

– Только не лгите мне снова про страшных лесных разбойников!– уничижительно хохотнула Макридина, и Ирена внезапно пришла в бешенство. Дачто она себе позволяет, эта безголосая деревенская Цирцея?!