Когда король губит Францию - Морис Дрюон Страница 40

А что известно ему о новом комплоте его высочества Наваррского, целью коего было взять в плен короля Франции и убить его? Э-э, нет, Фрике об этом ни слова не слышал, никаких следов приготовлений не замечал. Конечно, граф д’Аркур...– оговорив покойника, обвиняемый ничем не рискует, правосудию это хорошо известно...– так вот, граф д’Аркур все эти последние месяцы страшно гневался и впрямь иной раз говорил непотребные слова, но лишь он один и лишь от своего собственного имени.

Ну как, повторяю, не поверить человеку, который с такой охотой идет навстречу своим пытальщикам, который сыплет признаниями по шесть часов подряд, так что писцы даже не успевают точить перья? Великий плут этот Фрике, прошедший школу своего господина Наваррского, буквально затопивший тех, кто вел допрос, потоком слов и разыгрывавший из себя этакого болтуна, дабы под пустыми фразами скрыть то, о чем следовало промолчать! Так или иначе, для того чтобы употребить с пользой для дела его свидетельские показания во время суда, придется начинать все заново в Париже, учредить следственную комиссию, ибо здешняя оказалась не на высоте. В сущности, закинули в море огромный невод, а вытащили всего несколько рыбешек.

А пока шел допрос, Иоанн II хлопотал о том, чтобы прибрать к рукам владения и должности изменников, и с этой целью отправил из Руана виконта Тома Купвержа, дав ему приказ захватить все имущество семейства д’Аркур, а маршала д’Одрегема отрядил в Эвре с наказом осадить город. Но виконт Купверж повсюду натыкался на не слишком любезный прием хозяев, и конфискация так и не состоялась. Ему бы следовало оставить в каждом замке отряд лучников, да беда в том, что в его распоряжении не оказалось достаточно людей. Зато обезглавленное тело толстяка Жана д’Аркура недолго украшало собой городскую виселицу. На следующую же ночь добрые нормандцы тайком похитили труп и похоронили его по христианскому обычаю, что одновременно дало им прекрасный случай посмеяться над королем.

А что касается города Эвре, то пришлось его осадить. Но город Эвре был не единственным ленным владением Эвре-Наваррских. Повсюду – от Валони до Мелана, от Лонгвиля до Конша, от Понтуаза до Кутанса,– в каждом городке таилась угроза, и даже в живых изгородях вдоль проезжих дорог что-то подозрительно шевелилось.

Король Иоанн II уже не чувствовал себя в Руане в полной безопасности. Сюда он прибыл с воинством, вполне достаточным для того, чтобы схватить участников пиршества, но недостаточным для того, чтобы подавить мятеж. В последние дни он вообще не выходил из замка. Самые верные его слуги, и в том числе, конечно, Иоанн Артуа, советовали ему уехать. Его присутствие в Руане разжигало народный гнев.

Король, которому приходится опасаться своего народа, по сути дела, ничтожный монарх, и есть все основания считать, что дни его царствования сочтены.

Итак, Иоанн II решил вернуться в Париж, но потребовал, чтобы его сопровождал дофин. «Вы не устоите, Карл, если в вашем герцогстве подымется мятеж». Но главным образом он опасался, как бы его сынок не сговорился с наваррской партией.

Пришлось дофину подчиниться; однако он заявил, что путь в Париж они проделают не верхами, а поплывут по реке. «Я привык, отец мой, из Руана до Парижа плыть по Сене. Ежели нынче я поступлю иначе, люди могут решить, что я сбежал. Кроме того, плыть мы будем медленно и все новости станем получать скорее; буде они неблагоприятны и мне придется почему-либо вернуться обратно, это тоже удобнее сделать».

И вот король отплыл из Руана на огромном судне, сделанном по особому заказу герцога Нормандского для его путешествий, ибо, как я вам уже говорил, он не слишком обожал верховую езду. Огромное плоскодонное судно, все разукрашенное, богато убранное и все в позолоте; на носу бились по ветру знамена Франции, Нормандии и Дофине, и шло судно и под парусом, и на веслах. Рубка приспособлена под жилье – просторная комната, убранная коврами и обставленная кофрами. Дофину нравилось побеседовать здесь со своими советниками, сыграть партию в шахматы или шашки, а то и просто полюбоваться родными просторами, которые тянутся вдоль этой полноводной реки и тут особенно прекрасны. Но короля бесило это спокойствие, эта медлительность. Что за дурацкая мысль – плыть по Сене, следуя всем ее излучинам, да ведь так получается в три раза длиннее, чем если скакать по дорогам напрямик. Он не мог привыкнуть к тому, что в каюте такая теснота. И целые дни вышагивал взад и вперед, диктуя письмо, одно-единственное письмо, все то же письмо, которое он то бросал диктовать, то брался за него снова, без конца переделывая его. И он то и дело приказывал причаливать к берегу, шлепал по грязи, чтобы добраться до пристани, обчищал свои высокие охотничьи сапоги о маргаритки и, приказав подать себе коня, скакал вместе со свитой вдоль берега. Ему, видите ли, почему-то вдруг припало желание посетить вон тот замок, выглядывающий из-за тополей. «И чтобы к моему возвращению письмо было перебелено начисто». Его письмо к Папе, где он пытался объяснить Святому отцу причины и поводы пленения короля Наваррского. Будто не было в государстве дел поважнее! Но о них он и не думал. Во всяком случае, ни об одном, требовавшем его вмешательства. Он отмахивался от самых неотложных государственных забот: слишком медленно поступали в казну налоги, вновь возникла необходимость уменьшить вес монеты, высокие пошлины на сукно вызывали недовольство торговцев, надо было срочно привести в порядок крепости, которым угрожали англичане. Да разве нет у него канцлера, нет смотрителя монетного двора, королевского мажордома, сборщиков налогов и первоприсутствующих в парламенте? Пусть они этими делами и занимаются. Пускай Никола Брак, который уже находился в Париже, пускай Симон де Бюси или Робер де Лоррис приступают к выполнению своих обязанностей. Они и впрямь приступили и набивали себе карманы, играя на курсе монеты, своей властью прекращая справедливую тяжбу, затеянную против их родича, делая поблажки другу, без конца досаждали то торговой компании, то какому-нибудь городу, а то и целой епархии, которые никогда не простят этого королю.

Монарх, который то вдруг объявляет, что сам будет за всем бдеть, и в мельчайших подробностях устанавливает порядок какой-нибудь церемонии, а то вовсе не заботится ни о чем, будь то даже дела первейшей государственной важности,– не таков это человек, что может уготовить своему народу славную судьбу.

На второй день пути судно дофина стало на якорь у Пон-де-л’Арш; и тут король вдруг заметил, что по мосту скачет купеческий прево Парижа мэтр Этьен Марсель во главе эскорта не то в полсотню, не то в сотню всадников, вооруженных пиками, и на острие одной билось на ветру сине-красное знамя столицы Франции. Кстати, эти горожане были экипированы лучше, чем многие знатные рыцари.

Король не сошел на берег и не пригласил на судно прево. Так они и переговаривались, один с судна, другой с берега, и оба были явно удивлены, что случай свел их здесь лицом к лицу. Прево меньше всего ожидал встретить в этих местах короля, а король ломал себе голову, что нужно прево в Нормандии и с какой целью он взял с собой такой большой эскорт? Разумеется, все это наваррские интриги. А может, они хотят попытаться освободить Карла Злого? Да нет, слишком уж скоро: после того как его взяли, прошла всего одна неделя. Но в конце концов, все возможно. А вдруг прево Марсель и есть глава того заговора, о котором нашептал королю Иоанн Артуа? Тогда все становится понятным.