Планы на ночь - Наталья Потемина Страница 39

— А разве поэт — это не другая профессия? Разве поэты пишут картины?

— Лермонтов писал, и Пушкин… Разве нет?

— Да, конечно, — согласился Антон. — Но живопись в их жизни не была главной. Стихи — они важнее. И это правильно.

— Почему? Разве нельзя сегодня писать картины, а завтра — стихи?

— Нельзя, — твердо сказал Антон. — Нельзя разбрасываться. Нужно быть очень сконцентрированным на деле, которое ты выбрал, чтобы достичь в нем успеха. Хотя нет, не успеха и даже не мастерства, что, впрочем, тоже важно… А чтобы достичь гармонии. Понимаете? Гармонии! Внутренней благодати…

— Неужели это возможно?

— Не знаю. Но я очень в это верю.

— И у вас получается?

— Когда пишу, думаю, что я приближаюсь к этому. Такая, знаете, радость… Ни с чем не сравнимая. А когда не пишу, очень мучаюсь, страдаю, если хотите. Мои краски — они как наркотики, с каждым днем мне надо их больше и больше. Мне кажется, что их все равно не хватит на то, что я замыслил, что бродит в моей голове, вибрирует, рвется наружу…

— Как я вам завидую, Антон, — вздохнула я, — вы так красиво говорите, что хочется вам верить. Но жизнь, она другая…

— Какая другая? В чем?

— Не все могут похвастаться тем, что нашли себя, свое собственное «я» в каком-то деле, правда?

— Правда. Но надо к этому стремиться.

— Но я всего лишь женщина, а у нас, у женщин все по-другому. Я, например, сейчас очень хочу детей. Двух мальчиков и двух девочек… И, быть может, это и будет делом моей жизни?

— Конечно же, Машенька, — заулыбался Антон, — какая же вы умница! У вас с Никитой будут очень красивые дети.

— С Никитой? Вы так думаете? — снова покраснела я.

— Ну, конечно! Я вас почти не знаю, но чувствую вас, понимаю и во всем поддерживаю.

— Рано еще загадывать…

— В самый раз. Зачем тянуть? Он давно один, вы — одна. Женитесь, живите вместе, плодитесь и размножайтесь. А я вам буду крестным дедом.

— Какой вы дед? — засмеялась я. — Мы еще вас женим.

— Ну что вы, Машенька, — отмахнулся Антон, — я столько раз был женат, что устал пальцы на руках загибать.

— О, это я уже от кого-то слышала.

— Правда? И от кого же?

— От Юльки, то есть Юлии Васильевны, моей любимой подруги.

— Она тоже была много раз замужем?

— Напротив. Замужем она не была ни разу.

— Почему? Она что, некрасивая?

— Очень красивая и, кстати, такая же рыжая, как вы.

— Что вы говорите?

— Представьте себе. Просто она какая-то несчастливая, что ли.

— Красивая и несчастливая. Не верю!

— Почему? Не родись красивой, а родись счастливой. Закон жизни…

— Это не закон жизни, а ее парадокс. Если женщина несет в жизнь красоту, то жизнь за это должна одаривать ее любовью.

— А она и одаривала ее любовью, только Юлька этого не понимала.

— Она что, никогда не любила?

— Представьте себе, никогда.

— Бедная, — расстроился Антон.

— Она не бедная, — возразила я, — у нее все есть и много еще чего будет.

— Я не в этом смысле, — пояснил Антон. — Любовь, может быть, и не всегда приносит счастье. Но она, как ребенок, должна быть. Как без нее? Вроде бы ты и не жил вовсе и ничего после себя не оставил.

— Но Юлька не виновата. Просто не встретила еще никого, достойного ее любви.

— Это неправильно, — возразил Антон, — так нельзя. Это гордыня.

— Почему? — удивилась я.

— Человек, таким, каким его создал Бог, должен быть открыт для любой любви. Почему, вы думаете, говорят, что любовь — слепа? Она не слепая, она зрячая, она все видит, все понимает, все чувствует. Только живет она на белом свете не благодаря, а вопреки.

— По-вашему, получается, прощать и любить — это одно и то же?

— Понимать и любить — это одно и то же. А прощать? Не знаю, не думаю.

— Значит, вы согласны со мной, — не унималась я, — прощать нельзя даже любимому человеку?

— Смотря что прощать.

— Измену, например.

— Какую измену?

— Обыкновенную. Разве они бывают разные?

— Измена, она и в Африке измена, — улыбнулся Антон, — но я бы остерегся давать советы. У всех все по-разному…

— Вы рассуждаете как мужчина.

— Я рассуждаю как человек.

— И я человек, — сказала я, и голос мой предательски дрогнул, — и разве можно со мной так, не по-человечески?

— Вы так говорите, Машенька, как будто вы уже прошли через это.

— Да, прошла, — коротко ответила я и, подумав, добавила: — и теперь я знаю, как себя вести.

— Я не буду вас ни в чем убеждать, Машенька, — мягко проговорил Антон, — но у меня к вам огромная просьба. Обещайте, что вы ее выполните.

— Для вас, Антон, все что хотите, — легко согласилась я.

— Это очень серьезно. Правда, — неожиданно нахмурился Антон.

— Хорошо, — глупо и не к месту улыбнулась я в ответ.

— Берегите его, Машенька, — сказал уже серьезно Антон, — он хороший.

— Кого беречь, Антон?

— Никиту.

— От кого его беречь?

— Ото всех. А больше всего от себя самого.

— Я вас не очень понимаю.

— Да я и сам, старый дурак, не знаю, что говорю…

— Продолжайте, — подбодрила его я.

— Понимаете, Машенька… У Никиты талант, подлинный, настоящий. Он сам этого пока не знает, но я вижу, чувствую… Еще в академии, когда я у них преподавал, я понял про него все. Это было видно.

— А потом?

— А потом он стал разрушать себя. И чуть было не погиб.

— Как это, чуть было не погиб?

— Это долгая история, мне не надо было, наверное… Но уж все равно.

— Это был несчастный случай?

— Нет, что вы! — замахал руками Антон. — Избави бог. Это было по-другому. Это было внутри его. Он и сейчас мечется, разрывается между заработком и призванием, и деньги портят его, губят.

— А разве нельзя совмещать?

— Мы же говорили уже сегодня, — раздраженно ответил Антон. — Только целиком, полностью, без остатка надо быть в том, что тебе дано. Иначе… — Он остановился, подыскивая слово.

— Иначе, дар уйдет? — спросила я.

— Вот-вот, — обрадовался Антон, — как вы правильно сказали. Дар уйдет!