Личная жизнь женщины-кошки - Татьяна Веденская Страница 36

Я отложила фотографию и подумала: а ведь мы с ними когда-нибудь можем познакомиться. Что они скажут про меня? «Господи, где ты ее взял?» «Сынок, что с тобой не так?»

Я и правда вела себя как сыщик, пытаясь наверстать упущенное из-за моей баснословной черствости. Я даже не знала, откуда Игорь родом. Любой нормальный человек спросил бы о таком еще на первом свидании. Мы говорили о котах в коробках, мертвых и живых, но не говорили о таких простых вещах, как детство, первая любовь.

Его Анна. Мой Молчанов. Наши скелеты в шкафах, которые вылезали и подсматривали за нами. Я не могла понять, как она могла бросить Игоря, что должно было быть в голове у этой безумной девицы, чтобы уехать в Израиль к какому-то дурацкому жениху, разбить такое сердце, заключенное в таком теле, присоединенное к такому сознанию, у человека с такими зелеными глазами.

Короче, как она могла, тварь?!

Так же, как и Юра Молчанов, наверное. Хотя, опять-таки, чисто технически (как говорит моя сестра) Молчанова я бросила сама.

Я уложила книги Апреля в стопки, предварительно прочитав их названия. Хотела узнать о нем все: книги были словно говорящие информаторы. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Я предположила, что не задавала ему все это время никаких вопросов, потому что знала, как больно бывает терять тех, к кому сильно привязалась. Теперь я знаю, что он читал «Властелина колец», что купил трехтомник Толстого «Война и мир», но, кажется, ни разу не открыл его. Может, просто хотел перечитать и забыл? А возможно, купил, потому что у каждого образованного человека в библиотеке должно быть? Нет, это не похоже на моего Апреля. Большая часть книг зачитанные, с потертостями, с загнутыми уголками страниц. Мой папа не понимал такую привычку, злился страшно. Мог даже накричать, но я все равно загибала уголки.

«Бойцовский клуб». Гхм. Странная книга. Мне ее сунул один мой одногруппник: кричал, брызгая слюной, что это книга всех времен и народов. Что-то в ней, безусловно, было. После нее я ходила и повторяла, улыбаясь, что «первое правило бойцовского клуба…» и так далее. Машка Горобец злилась и швырялась в меня вещами. А я обвиняла ее в вещизме и обещала взорвать.

Собрание сочинений Джека Лондона. Читал, читал, страницы затертые, уголки загнутые. Я не люблю Лондона, для меня там слишком много грусти. Когда я читаю этого автора, я словно каждый раз замерзаю где-то в горах, в снегу. Впрочем, книги отличные, никто не спорит. Пусть лежат.

Поразительно мало книг по психологии. Видимо, все они остались в офисе. Ничего по саморазвитию и отношениям. Дом моей сестры-психолога набит этой литературой. С помощью ее библиотеки можно саморазвить целую африканскую деревню, если предположить, что местные жители читают по-русски. Иногда я «гадаю» по книгам сестры, моя любимая – «Дифференциальная психофизиология мужчины и женщины», из которой можно почерпнуть такую абсурдицу, как, к примеру, то, что в моем случае «вопрос о половых различиях остается достаточно запутанным, и одна из задач заключается в том, чтобы выяснить, в какой мере полоролевые стереотипы целесообразны». То, что я не нашла подобной литературы в доме Апреля, было очень даже хорошо.

Зато я нашла его семейные фотоальбомы, как он и обещал, где-то там, посреди этого кошмара кромешного. Они были сложены в стопку между книг: три больших, тяжелых альбома в кожаных переплетах и пара маленьких книжек в дешевых полиэстеровых обложках. Там была вся жизнь моего мужчины, все то, что я хотела и боялась спросить. Его первый класс – он шел туда с таким серьезным лицом, словно уже понимал: ничем хорошим это не закончится. Я узнала, что Игорь умеет кататься на водных лыжах. Он смотрится потрясающе в гидрокостюме. Кстати, я так и не нашла признаков гидрокостюма в его квартире. Видимо, он не занимается ничем подобным в Москве и не держит такие вещи для отпуска.

Я заподозрила, что Игорь проводит все свои отпуска дома, с родителями. В маленькой книжке-альбоме он был уже взрослым, почти таким, как сейчас. Апрель рубил дрова на какой-то даче в простых заляпанных джинсах и клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Я немедленно захотела поехать с Игорем к нам на дачу. Мы так много еще не делали вместе, так много даже не пробовали. Я увидела фотографии его квартиры, той самой, где он, по-видимому, родился и вырос. Первый кожаный альбом – самое детство, свадьба родителей. Его мама такая счастливая в белоснежном платье до колен. Фотография черно-белая, счастье – яркое, лучистое. Не меньшее счастье, только уже на руках – замотанный в одеяло комок, внутри которого Апрель. Подпись сбоку: «Игорек, одна неделя». На моих глазах выступили слезы, хотя я не совсем понимаю, о чем плачу. Наверное, от умиления, что этот роскошный представитель рода мужского когда-то тоже был маленьким и его, как и всех, заворачивали в одеяло.

Второй кожаный альбом – цветной, фотографии старые, выцветшие. Самые интересные. Обои в комнате Игоря светлые, чуть облезлые, с поблескивающими серебристыми цветами. На стене простые деревянные полки с книгами. На фоне стены Игорь демонстрирует «мускулы» – ему, наверное, лет двенадцать. Он уже очарователен, его зеленые глаза смотрятся большими на еще не до конца взрослом лице. Наверное, все девчонки в классе тихо мечтали о нем, проигрывая в своих головах миллион разных сценариев любви, которой было не суждено сбыться.

Я смотрела на фотографии, но искала ее, Анну. От любопытства кошка сдохла, но я-то не кошка. Они учились в одном классе, но ее не было в его детстве, ее не было на тех немногих классных фотографиях, что я нашла в альбомах. Я всмотрелась в каждое лицо, обведенное в овал. 9 «А», 10 «А» класс – и ни одной Анны: ни красивой, ни даже страшненькой. Вот мой Игорь в институте. На нем белый халат, мой Малдер совсем юн – не больше восемнадцати. У него юношеские усы, это невероятно смешно. В альбоме также есть фотографии с каких-то вечеринок, и я гадаю, мучаясь от ревности, где тут Анна. Нет никого, о ком можно было бы сказать: «она была безумно красивой». Какие-то люди в белых халатах, наверное коллеги. Может быть, Анна-Клементина и стерла Малдера из своей жизни и памяти, но он, теперь я была в этом уверена, тоже поработал над своими фотоальбомами.

Игорь спал, я слышала его глубокое, ровное дыхание. Я сидела в двух шагах от него, тихо перелистывая страницы, узнавая, пуская в свою память образы людей из его прошлого и настоящего. У него не было братьев и сестер, он был один у родителей. Я не могла представить себе, как это – расти одному.

Ни одной фотографии Анны. Игорь уничтожил их после того, как она уехала? В последнем, маленьком альбоме было несколько пустых отделений посреди других фотографий. Наверное, Игорь достал их и выкинул или сунул куда-то между книг – там, во Владивостоке, не для того, чтобы досадить этой Анне, а просто для того, чтобы не видеть ее лица. Если бы Анну показали вдруг в новостях по телевизору, Апрель наверняка так же, как и я, одеревенел и испытал бы трудности с дыханием. Он тоже очень сильно любил, но не меня.

Я почти уже закрыла альбом, думая о том, чтобы пойти и сварганить себе кофейку с молоком, ведь спать в пять утра было совершенно бессмысленно, но тут почти в конце последнего альбома я наткнулась на то, что искала. Я увидела Анну.