Поющие в терновнике - Колин Маккалоу Страница 36

Ничего не поделаешь, пришлось Мэгги вернуться домой. Фиа немогла справляться без нее, а Стюарт, оставшись один в Джиленбоунском монастыре,тотчас начал голодовку — и таким образом тоже вернулся в Дрохеду.

Настал уже август и принес жестокие холода. Прошел ровно годс их приезда в Австралию, но эта зима оказалась много холоднее. Дождей нет, отморозного воздуха перехватывает дыхание. На вершинах Большого водораздела,встающего за триста миль к востоку, такой толстый слой снега, какого не виданомногие годы, но с минувшего лета, после ливней, принесенных тогда муссонами,западнее Бэррен Джанкшен не выпало ни капли дождя. Опять надо ждать засухи,говорили в Джиленбоуне, пора ей быть, давно уж не было, видно, теперь неминовать.

Мэгги увидела мать после долгой разлуки — и словно страшнаятяжесть ее придавила; быть может, то уходило детство, всколыхнулосьпредчувствие — вот что значит быть женщиной… С виду Фиа как будто непеременилась, только живот большой; но что-то в ней ослабело, будто пружина встарых усталых часах, которые все замедляют и замедляют ход, пока неостановятся навсегда. Не стало прежней, так свойственной Фионе живостидвижений. Теперь она неуверенно переставляла ноги, словно позабыла, как этоделается, в самой ее походке появилась растерянность; и она совсем нерадовалась будущему ребенку, не было даже того тщательно сдерживаемогодовольства, с каким она ждала Хэла.

А этот маленький рыжик теперь ковылял по всему дому,поминутно лез куда не надо, но Фиа и не пыталась приучать его к порядку илихотя бы следить, чем он там занят. Она брела все по тому же вечному кругу — отплиты к кухонному столу, от стола к раковине — и уж ничего больше не замечалавокруг. И у Мэгги не оставалось выбора, она заполнила пустоту в жизни малыша истала ему матерью. Это вовсе не было жертвой, ведь она нежно любила братишку, ион так беспомощно, так охотно принимал всю любовь, которую ей уже хотелось накого-то излить. Он всегда звал ее, ее имя научился говорить прежде всех других,к ней просился на руки; и это так радовало, это было счастье. Наперекор нуднымповседневным заботам, вязала ли она, шила, чинила, стирала и гладила, кормилали кур или выполняла иную работу по дому, Мэгги все равно была довольна жизнью.

Никто не упоминал о Фрэнке, но каждые полтора месяца,заслышав издали рожок почтальона, Фиа вскидывала голову и ненадолго оживлялась.А потом миссис Смит приносила все, что пришло на имя Клири, письма от Фрэнкатам не оказывалось, и мимолетное болезненное оживление вновь угасало.

В доме появились два новых человечка. Фиа родила близнецов,еще двух рыженьких Клири, их назвали Джеймс и Патрик. Такие славные мальчишки,все в отца — неунывающие, доброжелательные, они с первых дней оказались наобщем попечении, сама Фиа почти не обращала на них внимания, только грудьюкормила. Вскоре их стали называть коротко — Джиме и Пэтси; они сделалисьлюбимцами женщин в Большом доме — двух старых дев — горничных и бездетной вдовы— экономки миссис Смит, все три давно истосковались по этой радости — нянчитьсяс малышами. Появление сразу трех любящих матерей помогло Фионе на диво легкозабыть о близнецах, и вскоре уже само собой разумелось, что они, когда не спят,почти все время проводят в Большом доме. Мэгги просто недосуг было взять их подсвое крылышко, дай бог управиться с Хэлом, тот не желал с ней расставаться нина минуту. Неловкие, подобострастные заигрывания миссис Смит, Минни и Кэт Хэлуне по вкусу. Мэгги — вот любящее средоточие его мирка, никто ему больше ненужен, никого он больше не желает — только Мэгги!

Непоседа Уильяме сменял своих отличных ломовых лошадей иогромный фургон на грузовик, и теперь почта приходила чаще — раз не в полторамесяца, а в месяц, но от Фрэнка по-прежнему ни слова. И понемногу воспоминаниео нем блекло, как всегда блекнут воспоминания, даже самые дорогие сердцу;словно помимо нашего сознания душа исцеляется и заживают раны, как бы ни былавелика наша отчаянная решимость ничего не забыть. К Мэгги исцеление приходило сноющей грустью: уже не вспомнить, какой он был, Фрэнк, смутны стали милыечерты, их заслонил некий до святости просветленный облик, так же мало схожий снастоящим Фрэнком, как иконописный Христос — с тем, каким, наверно, был Сынчеловеческий. А к Фионе из тех молчаливых глубин, где безмолвно совершалосьдвижение ее души, пришло на смену новое чувство.

Происходило это исподволь, никто ничего не замечал. Ведь Фиавсегда замыкалась в молчании, в непроницаемой сдержанности; и эту глубиннуювнутреннюю перемену никто не успевал уловить, ее ощутил лишь тот, на коготеперь обратилась ее любовь, но не подавал виду. Это потаенное, невысказанноесоединяло их и облегчало им груз одиночества.

Пожалуй, иначе и не могло быть, ведь из всех детей одинтолько Стюарт пошел в мать. В свои четырнадцать лет он был для отца и братьевтакой же неразрешимой загадкой, как прежде Фрэнк, но, в отличие от Фрэнка, невызывал досады и враждебности. Не жалуясь, исполнял все, что ведено, работалничуть не меньше других и ничем не возмущал тишь да гладь в доме. Он был рыжий,как все мальчики, но темнее — волосы цвета красного дерева, а глаза, ясные,прозрачные, словно ключевая вода в тени, казалось, проникли в глубь времен, кначалу начал и все видели таким, как оно есть. И он единственный из сыновейПэдди обещал стать красивым мужчиной, хотя Мэгги в душе не сомневалась, чтоХэл, когда вырастет, затмит его. Никто не знал, о чем Стюарт думает: он, какФиа, был не щедр на слова и никогда ни о чем не высказывал своего мнения. И ещеон умел как-то чудно затихать, будто замирало в неподвижности не только тело,но и душа, и сестре, с которой они были погодки, казалось, он куда-то уходит,куда больше никому нет доступа.