Гордое сердце - Эдит Лэйтон Страница 35

Лучше всего было то, что он теперь мог видеть всех уходящих и приходящих. Его люди тренировали лошадей. Александра поливала свой садик. Ветерок шевелил складки розового платья на ней, он видел золотистые нити в не прикрытых шляпкой блестящих каштановых волосах. Драмм улыбнулся и поднял руку, чтобы помахать ей, но затем медленно опустил ее. Девушка не увидит приветствия, потому что из сарая к ней уже подбежал Эрик.

Высокий, широкоплечий, подтянутый, он возвышался над девушкой, а его длинные медные волосы казались золотыми при ярком свете дня. Медь и золото хорошо смотрятся вместе, подумал Драмм с посуровевшим лицом, глядя, как она подняла руку, заслоняясь от солнца, посмотрела на Эрика и улыбнулась — улыбнулась! Даже сверху Драмм видел, какая у нее сияющая улыбка.

— Да, строительство сарая было ошибкой, — прокомментировал его отец, заметив, как с лица Драмма сползла улыбка. — Может быть, тебе удастся разрушить его до своего отъезда.

— Нет. — Драмм был рад, что отец не так понял перемену его настроения. — Они нуждаются в свободном помещении и уже придумали дюжину способов, как им воспользоваться. Может быть, мне удастся его перестроить.

— Сомневаюсь, что хозяйка дома позволит тебе это сделать, — сказал отец, не сводя глаз с сына, который, в свою очередь, пристально разглядывал пару во дворе. — Она производит впечатление непреклонной молодой особы. Мы с доктором проснулись рано и выехали из гостиницы с первыми лучами солнца. Я не мог дождаться, когда же мы оттуда уедем! Могу только надеяться, что не увезу домой какое-нибудь постоянное напоминание об этом месте, — добавил он, отряхивая рукав. — Значит, мы прибыли раньше, чем намеревались, — продолжал старший граф. — Хозяйка дома заставила нас дожидаться в гостиной, пока слуга оденет тебя. Она была вежлива и почтительна и даже подала нам завтрак, но не позволила подняться к тебе, пока Граймз не доложил, что все в порядке.

— Думаю, она бережет мое чувство собственного достоинства. Не так уж много у меня его осталось. Кажется, я стал одновременно стариком и младенцем, — пробормотал Драмм. — Я беспомощен. Это неприятно. Это не твоя вина, Граймз. Я могу терпеть боль, но зависимость унижает. — Он все смотрел на пару внизу. — Я вынужден сидеть здесь, вариться в собственном соку и ждать, пока все остальные придут рассказать мне новости, принесут еду и составят мне компанию. Я не могу ни ходить, ни ездить верхом, ни даже выйти посидеть на солнышке. Уже не говоря об унизительности купания и прочего… — Он хрипло рассмеялся. — И я еще никогда так много не жаловался. Неудивительно, что старики и дети капризничают!

— Доктор, Граймз, если вы уже закончили, могу я побыть с сыном наедине? — спросил граф. — Я собираюсь скоро уезжать и хотел бы дать ему несколько отцовских советов. Вы можете подойти с предписаниями, когда я закончу, господа медики. Не будете ли настолько любезны?

Все трое уже выходили из комнаты. Граф дождался, пока дверь закроется, все время наблюдая за сыном, не сводящим глаз со своего друга и хозяйки во дворе.

— Кажется, он ей нравится, — произнес граф, глядя на сына. — Не самый плохой выбор для нее. Хотя майор мог бы подыскать и кого-нибудь получше.

Драмм резко повернул голову, пригвоздив отца к месту взглядом ярко-голубых глаз.

— Не вызывай секунданта, чтобы обговорить условия дуэли, — спокойно сказал пожилой граф. — Не только потому, что я никогда не стану стреляться с инвалидом, но и потому, что говорю правду. У нее нет ни приданого, ни семьи, ни положения. Форд не аристократ, но он из старинной семьи, с деньгами и, конечно, при такой замечательной внешности может целиться повыше.

— Вы стали настоящей свахой, — бесстрастным, как у отца, голосом ответил Драмм. — Как интересно. Большинство людей в вашем положении увлеклись бы коллекционированием бабочек или оружия или бы собирали старинные доспехи. Но каждому свое.

— Я просто высказываю собственное мнение, — безмятежно промолвил граф. — Для этого я и попросил, чтобы нас оставили наедине. И постараюсь быть кратким, пока никто не вошел. Это место, может быть, глухое, но уединенности здесь меньше, чем на углу лондонской улицы. Интересно, почему ты жалуешься на то, что прикован к кровати и одинок. Я бы сказал, что здесь можно только мечтать об одиночестве.

— Одиночество и отверженность — разные вещи.

— Да ты здесь всеобщий любимец. Вот почему я хотел предупредить тебя. — Граф сделал шаг или два, остановившись, когда из открытого окна донесся мелодичный смех. Эрик сказал что-то, что развеселило Александру. Внимание Драмма снова было приковано к окну. — Ты жалуешься, что здесь чувствуешь себя одиноким, — говорил граф. — Это так, и это может быть причиной страданий. Когда человек один, у него изменяется восприятие действительности. Я где-то читал, что пленники иногда воображают, что они заодно со своими охранниками и через какое-то время даже могут искренне привязаться к своим мучителям. Я слышал, что люди начинают испытывать теплые чувства к крысам, если достаточно долго находятся вместе в одной темнице. Говорят, один великий воин полюбил паука, поселившегося в его камере, и заботился о нем. Когда человек одинок и беспомощен, он может испытывать самые странные увлечения.

Драмм хмуро посмотрел на него.

— Близость создает атмосферу удовлетворения, — продолжал старший граф, — а одинокому человеку легко принять благодарность за что-нибудь другое. Ты сейчас беззащитен, понимаешь ты это или нет. Эта женщина действительно добросердечна и мила. Но ты знаешь и других таких же, и знаком с десятками дам, которые гораздо красивее. Я вообще сомневаюсь, что ты заговорил бы с мисс Гаскойн, если бы встретил ее в Лондоне. Не надо так оскорбляться, просто обдумай мои слова. — Он снова прошелся по комнате. — Еще есть вопрос воздержания, вполне понятная трудность для молодого человека. И не стоит недооценивать чувство соперничества, которое в тебе очень сильно развито. Кроме того, излишняя жалость, поскольку у бедной крошки ничего нет, пробуждает в тебе, как в джентльмене, сострадание. Вместе все эти чувства создают впечатление, что ты неравнодушен к хозяйке дома, даже если ни разу не прикоснулся к ней.

Драмм сидел, словно застыв на месте.

— Я ценю твое трезвомыслие, зная, что ты не думаешь о женитьбе на ней, — говорил его отец, не переставая мерить комнату шагами. — Мезальянс — это больше чем социальная ошибка. Посмотри на бедную миссис Тук. Когда она была Розалиндой Осборн, весь мир лежал у ее ног. Теперь она принадлежит к другому кругу и должна работать как крестьянка, зарабатывая себе на пропитание. Я бы не хотел нести такое бремя, как она. И дело не только в деньгах. Она навсегда отрезана от того, к чему привыкла. Мужчина, женившись на даме из низшего общества, ощутит то же самое, как только улетучится его внезапная страсть, а женитьба, как правило, уничтожает всякую страсть. Даже если ты достаточно умен, чтобы избежать брака, — продолжал граф Уинтертон, — я бы не хотел, чтобы ты неправильно понял ситуацию и совершил другую ошибку, из-за которой потом придется краснеть. По крайней мере Розалинда своего мужа любила, и думаю, сейчас это является для нее некоторым утешением. Тут же совсем другое дело. Сильно сомневаюсь, что чувством захвачено твое сердце, скорее всего это симпатия и еще бог знает что. — Он помолчал, потом поднял тонкий палец, не давая сыну ответить. — Ты — сущий клад, Драммонд, даже если и отрицаешь это. Я прошу тебя быть осторожным. Я уверен, что эта женщина и не думает охотиться за тобой, но у нее могут быть друзья, которые думают по-другому.