Разбивающий сердца - Яна Мелевич Страница 35

Зимой на кладбище тихо. Никаких снующих туда-сюда людей, даже ворон немного. Летает парочка по округе и ждет, когда ты положишь парочку конфет на блюдце у памятника своего родственника. На самом входе ежится сторож, окидывая меня сонным и раздраженным взглядом, когда выхожу из машины. Еще бы, время восемь утра, оно даже еще не открыто, – а я уже приперся.

- Чего в такую рань-то ездить, - бурчит, звеня замком и распахивая ворота.

Водитель такси терпеливо ждет, он тоже хочет домой и дико устал, особенно мотаясь со мной по городу. Кажется, уже даже изрядно накапавшая сумма на счетчике его ни капли не радует. Извини, парень, это вынужденная мера.

- Все равно спасибо, Вить, - говорю мужчине, привычно суя тысячную купюру в руки и получаю очередную порцию бубнежа.

Ну, да. На Троекуровском кладбище такого не бывает обычно. Все строго по часам – экскурсии к могилам знаменитостей с девяти утра до шести вечера под строгим надзором. Вычищенные дорожки, подстриженные кусты, охрана памятников исторического наследия. Окидываю взглядом серые стены и сцепляю зубы, возвращаясь к машине.

- Спасибо, - выдаю наличкой деньги, уловив в усталых темных глазах таксиста что-то похожее на сочувствие, едва он замечает в моем пакете мягкую игрушку – коричневый медведь Тедди, одетый в полосатую майку.

- Мужик, мне может подождать? – спрашивает, косясь на температуру, указанную в приложении телефона. Качаю головой – минус двадцать, ничего, не околею.

- Я надолго.

Сегодня утром очень холодно, изо рта выдыхаю пар, а руки немного замерзли, стоило снять перчатки и настроить навигацию.

Со дня смерти Кати я был здесь всего лишь пять раз: в день ее похорон, спустя девять и сорок дней, а после еще два раза, включая сегодняшнее посещение. Я очень хреновый отец. Прости меня, малышка.

Дорожки в некоторых местах не чищены, довольно наплевательское отношение к столь популярному месту, где участок стоит, как крыло от самолета Боинг. Когда-то здесь была усадьба, пруды и прекрасный парк, а затем пришла революция и большевики организовали на этом месте колхоз. Затем снова смена власти и вот уже все кладбище в частных руках, жилой дом разобран, часть прекрасной рощи была безжалостно уничтожена человеческой рукой. Осталась только церковь Николая Чудотворца из всех усадебных строений.

Мы не собирались хоронить дочь в этом месте. На тот момент организацией похорон занимались Илья и я. Честно говоря, я так и не расплатился с ним за все, вот только Северов ни разу не потребовал назад тех денег, что вложил. Иногда у меня проскальзывала грешная, абсолютно мерзкая мысль: он сделал это специально. Только для «специально» люди не отдают деньги, отложенные на квартиру.

Приподнимаю воротник, шагая меж красивых оград и гранитных памятников. Некоторые из них напоминают настоящие произведения искусства, а другие испорчены вандалами, у которых ничего святого в душе. Где-то лежат свежие цветы, на других давно повесив потускневшие тканевые бутоны – искусственные букеты. Венки, ленты, местами стоял стопки под водку и припорошены крошки от печенья

Я бесцельно перевожу взгляд от одной могилу к другой, почти не вчитываясь в известные и не очень фамилии. Морозный воздух обжигает на вдохе легкие, а в еще темном небе уже издают свои издевательские вопли парочка ворон. Почти не смотрю в навигаторе направление - ноги сами ведут к нужной, довольно простой металлической ограде, где под слоем выпавшего снега спрятался черный гранит с именем, датой и фотографией улыбчивой девочки – все, что осталось от моей дочери.

Ногой отбрасываю снег, распахивая калитку и ботинки утопают по самые джинсы. Ее могила завалена цвета: свежими, искусственными. Одни новее других. Наверное, Лера тут была совсем недавно. У нее всегда лежат игрушки и едва я стираю рукой в перчатке тонкий слой налипшего снега, он поддается, и уже виден холодный гранит с одной единственной фотографией.

- Привет, котенок, - выдыхаю вместе с комком боли и на секунду закрываю глаза. – Прости, папа снова задержался.

Три года назад моя жизнь была разрушена. Моя семья, мой брак – все это перестало иметь значение.

Помню, как кричал, рвался к Кате в больнице, вырываясь из рук Ильи, затем просто замер и больше не мог произнести ни слова. Не реагировал на обвинения своей тещи, не слышал слов Северова. Я даже больше себя не чувствовал. Внутри словно замерзла какая-то часть, а потом сломалась, едва первый комок земли упал на закрытый гроб, спущенный в землю.

Мой разум отключился, как и эмоции. Ольга Георгиевна долго с ухмылкой напоминала мне о бесстрастном отношении к смерти собственной дочери. Однажды просто рассмеялась в лицо, выплюнув очередную порцию яда прямо в столовой за столом, когда вся семья собралась на сорок дней.

- Выдержки нам всем, как у зятя моего. Только посмотрите на его лицо: убил своими руками нашу малышку и нигде даже не ёкнуло.