Набоб - Ирэн Фрэн Страница 24

Пот струился по ее щекам и шее; она опустила занавеску, глубоко вздохнула и, сжав голову ладонями, закрыла глаза. Хватит смотреть на эти лица, надо успокоиться. По шуму и запахам она легко могла определить, где они находятся: в квартале ткачей пахло чесаным хлопком; вокруг маслобоен стоял тяжелый, прогорклый запах; сладковатый аромат окутывал квартал, где торгуют араком, — этот запах пробудил в ней желание выпить. Из кузнечной лавки доносился грохот; у текстильных лавок бранились женщины. Жанну затошнило, когда они проходили мимо кожевенных мастерских. Вокруг гнездились пахнущие гнилью корыта и убогие лачуги. Это окраина города.

Разве можно здесь что-нибудь изменить? Индия состоит из мельчайших частиц, сотен каст. Священные законы Варнашастры запрещают что-либо изменять. Ткачи Пондишери не смешивались с ткачами, пришедшими из других мест; менялы не женили своих сыновей на дочерях чеканщиков монеты; и за все сокровища Голконды давильщик хлопка не притронулся бы к еде, приготовленной для торговца кораллами: дхарма, дхарма, мировой порядок, мемсахиб! Да, мы будем верны своей касте, за что после смерти будем причислены к более высокой! «Дхарма! — сказала про себя Жанна. — Дхарма — вот и все объяснение. При приближении паланкина индийцы изображают невозмутимость, но в городе поселился страх, потому что, по словам богини, дхарма осквернена, и мы — причина бедствия, мы, белые, которые приехали из нечистых земель, переплыли через Черные Воды». Запахи кожевенного квартала рассеялись. Они приближались к воротам Черного города, расположенным напротив редутов и колючей живой изгороди на Границе города. Там их должны были приветствовать танцующие баядерки. Жанна удивилась, не услышав музыкальной прелюдии к зрелищу. До нее доносились шум, крики и причитания. Они находились теперь в двух шагах от храма Кришны. Жанна подумала, что там, должно быть, проходит погребальная церемония. Она прислушалась. Нет, это не похороны: смерть всегда сопровождается звуками труб (до-си, до-си) и маленьких барабанчиков, в которые бьют идущие перед носилками с телом покойного. К тому же не чувствуется запаха благовоний. Жанна выглянула из паланкина и вздрогнула.

— Господи! Жанна, какой ужас!

Жанна тоже наклонилась к окну. На берегу священного пруда, покрытого цветущими ирисами и розовыми лотосами, лежала огромная бесформенная серая туша. Жанна побледнела:

— Венкатачалам…

Она узнала это животное по необычной длине ног: Венкатачалам, парадный слон Дюпле, его любимый слон. Перед отъездом он поручил заботиться о нем брахманам храма Кришны. Жанна дала знак носильщикам остановиться. При звуке ее голоса один человек из толпы обернулся и поспешил к паланкину. Это был Ананда.

— Мемсахиб! Я же вам говорил! Горе, горе нам! Буря опустошит сад, который был до сих пор нашим миром! Этой ночью Венкатачалам отправился в обитель Ямы…

Услышав последнее слово, Жанна прикрыла глаза и сжала рукоятку зонтика. Яма, бог смерти, первый из людей, познавший кончину, владыка Загробного мира, рая на горе Меру, где он ожидает души умерших, судит их и посылает назад на землю в том облике и в те условия жизни, каких они заслужили. После отъезда Дюпле жрецы сделали из Венкатачалама священное животное; они вполне могли отравить его, чтобы посеять панику.

Ананда нервно приглаживал усы, его смуглое лицо приобрело землистый оттенок. Несмотря на протесты Мариан, Жанна настояла на том, чтобы подойти к животному. Нанятые крестьяне прокладывали ей дорогу в толпе. Вокруг стоял сильный трупный запах; от него стало бы дурно даже самым закаленным солдатам. Но она, не дрогнув, пошла вперед.

Черные трещины, образовавшиеся в шкуре Венкатачалама, уже кишели насекомыми. Его окоченевший хобот протухал в грязной воде священного пруда. От былого великолепия остались лишь синие и красные рисунки, которыми жрецы украсили его голову и бивни после отъезда Дюпле. Сегодня вечером хищные птицы устроят в его честь торжество, если брахманы не примут более мудрого решения — немедленно сжечь труп. В прошлое ушли золотые и серебряные попоны, шелковые кисти, погонщики в тюрбанах. Парад окончен. Рядом с этой поверженной, уже разлагающейся тушей животного умирала и частица самого Пондишери. Ананда простерся перед Жанной Карвальо. Она прошла мимо, не удостоив его взглядом. Жанна вернулась к паланкину и приказала испуганным носильщикам и слугам покинуть город как можно скорее. Она посмотрела в лицо Мариан, ища успокоения в ее обычном равнодушии. Но та, вопреки обыкновению, была очень взволнована, не сводила глаз со своего веера, судорожно теребила рукой корсаж. Жанна отвернулась.

Вскоре они оказались за пределами города. Постепенно вернулось спокойствие, а с ним и красота мира.

Они миновали зеленые рисовые поля, песчаные дороги, сады, где росли всевозможные плодовые деревья: и европейские, и американские, — их привозили суда Компании. Кортеж приближался к райскому Уголку Цирцеи. Пройдя лье, носильщики сменились. Жанна воспользовалась заминкой, чтобы взглянуть на город издалека: на красные и белые здания среди пальм, на крыши пагод. Море вот уже две недели было спокойным, небо — ясным и чистым; на горизонте виднелись лодки, плывущие к острову, поросшему кокосовыми деревьями.

В эту минуту Жанна Карвальо отдала бы весь Пондишери за глоток арака. В паланкине не было спиртного; она велела новым носильщикам поторопиться, и еще до полудня они добрались до Уголка Цирцеи.

* * *

Праздник медленно растворялся в наступающем вечере. Бал должен был начаться ближе к ночи.

— Целый час, — вздыхала Мариан, — еще целый час бродить по саду между опустевших столов со стаканами, полными нагретого солнцем лимонада, и китайскими салфетками, с которых слуги-индийцы подбирают едва надкушенные пирожки.

Эту вечность надо было чем-то заполнить, например, побродить под изящными деревьями топа, как здесь называют парки, полюбоваться своим отражением в бассейнах, пережить малоубедительные ухаживания гостей Жанны.

Теперь, когда отблески солнца побледнели на муаровых платьях, день стал казаться бесконечно длинным. Разве на этом балу может быть что-то новое? Увы, Мариан слишком хорошо знала общество Пондишери: почти всегда одни и те же люди, одни и те же игры, напудренные лица и парики, сапфиры на пальцах вместо рубинов, которыми хвастались в прошлый раз, золотая парча вместо серебристого шелка, в котором щеголяли на предыдущем празднике. Пондишери не хватает фантазии, подумала Мариан. Французский стиль, блеск, темперамент — все это выродилось, на всем лежит печать усталости, какой-то странной болезненности. Может быть, стоит подумать о том, чтобы отправиться в другие края? Но как? Ведь и она попала в сети колонии, погрязла в этом механическом повторении, в удовольствиях и спекуляциях. Донесшийся издалека стук копыт прервал ее размышления. Наконец что-то новенькое…

Она не могла сдержать любопытства, выбежала на посыпанную песком аллею, осененную тонкими листьями филао, и свернула за угол, туда, где проходила дорога. Вскоре из темноты появилась карета, позолоченная и украшенная французским гербом. Скрипя колесами по песку, она остановилась на холме. Подбежали лакеи-метисы в ливреях из белого муслина, отогнули подножку, распахнули дверь.