Гадание при свечах - Анна Берсенева Страница 12

Марина работала на фельдшерско-акушерском пункте деревни Петровское всего две недели, а количество людей, приходящих на прием, увеличилось так, словно по окрестным деревням прошла эпидемия.

Приходили старухи, у которых ломило поясницу, и беременные, у которых «что-то вот тут вот колет по утрам», и молодые девушки с собственным диагнозом – «точно, что сглазили, и рука отнимается, и парень бросил»…

Марина не знала, отчего пошла о ней слава, как о какой-то особенной медсестре, к которой есть смысл обращаться по всякому поводу, – но она и не слишком об этом задумывалась.

Все время, что не было занято у нее работой, она думала только о Жене. С той самой ночи, когда, насквозь промокшая, в тяжелом дождевике, с которого ручьями лилась дождевая вода, она поднялась по ступенькам веранды и постучалась в его дверь.

За дверью было тихо, но Марина видела, как спит он, раскинувшись на широкой кровати, как вздрагивают во сне его полураскрытые губы. Она ждала, когда он проснется, когда услышит ее зов – и даже не постучала еще раз, чтобы не мешать ему услышать…

Женя распахнул дверь, не спросив, кто там. Он был без рубашки, одной рукой застегивал джинсы и, щурясь, всматривался в темную фигуру на веранде.

– Это ты! – тихо воскликнул он. – Марина, это ты!..

Он шагнул ей навстречу и тут же обнял ее. Сквозь мокрый дождевик, сквозь собственное влажное платье Марина почувствовала, как затрепетало его тело, словно между их телами не было всех этих случайных преград.

Она откинула капюшон, чтобы яснее видеть Женино лицо в предрассветном полумраке, и он тут же поцеловал ее – второпях, в краешек губ. Он не произнес больше ни слова после первого своего тихого вскрика, и Марина тоже молчала, прижимаясь к нему, замерев у его сердца и забыв обо всем.

Она не заметила, как они оказались в комнате. Кажется, Женя так и не выпускал ее из объятий, но уже через несколько минут она стояла босиком на домотканом коврике, мокрый дождевик лежал на полу, а Женя торопливо расстегивал длинную «молнию» сзади на ее платье – то ли желая освободить ее от холода промокшей одежды, то ли торопясь обнажить ее тело.

Платье сползло наконец вниз – и тут же Женины губы прикоснулись к холодной Марининой коже.

В нем было много того юношеского трепета, который с ума сводит женщин постарше, способных оценить искренность и чистоту порыва. Но Марина не знала этого, не могла знать: Жена был у нее первым, и она просто чувствовала, что трепет его тела пронзает ее, заставляет трепетать в ответ и стремиться к нему, к нему – неостановимо…

Он соскучился по женскому телу, по наслаждению близости – но и этого Марина не знала: все было у нее впервые, и значит, впервые в мире совершалось таинство любви, таинство соития.

Будь у нее побольше опыта, она поняла бы, что Женины ласки не только трепетны, но и торопливы, что он еле удерживается от того, чтобы не быть с нею грубым.

Она же чувствовала только, как он прикасается губами к ее груди, языком ласкает соски, как его руки сжимают ее бедра и дрожат его ладони, сходясь между ее ног, пытаясь их раздвинуть…

Они лежали теперь на кровати, на еще не остывшей после Жениного одинокого сна постели. Тяжело дыша, чуть постанывая, Женя прижимался ногами, животом к Марининому обнаженному телу и просил ее:

– Милая, ну милая, ну Мариночка, ноги раздвинь немножко…

Марина едва не плакала, слыша его страстный шепот. Она не знала, что с ней происходит, отчего вдруг охватило ее оцепенение. Ноги ее точно судорогой свело, она чувствовала, какими острыми стали плечи. Ей казалось, что к ней неприятно прикасаться сейчас, как к ледышке. С трудом, словно преодолевая какое-то незримое сопротивление, она раздвинула ноги – и тут же почувствовала, как Женя, слабо вскрикнув, проник в открывшуюся вздрагивающую глубину…

Она не чувствовала, что происходит с нею, но чувствовала, как хорошо стало ему, как его нетерпение сменилось наслаждением.

Хриплые, бессвязные слова вырывались из его губ, но слова были неважны сейчас, а важно было только то, что он любил ее. И если твердой его плоти хотелось быть там, между Марининых ног, то это должно было быть так…

– Мариночка, я не могу больше, я так быстро… Но я не могу, я уже все, Мариночка…

Она не знала, быстро все произошло или медленно, но и это было неважно для нее: она чувствовала, как ему хорошо в ней, как торопливыми толчками выходит из него напряжение…

Все тело его выгнулось – и тут же забилось, точно в судорогах. Она даже испугалась: он стонал и дергался так, словно ему было больно, и до боли сжимал ее грудь. Но это длилось лишь несколько мгновений. Потом его движения стали спокойнее, и глаза его, которые она все время видела, несмотря на полумрак, приоткрылись, прояснели.

Женя замер, изредка вздрагивая, и приподнялся, вглядываясь в ее лицо.

– Милая, ты прости меня… – произнес он, и голос у него больше не был хриплым: тихая ласка слышалась в его голосе. – Все так быстро получилось… Я открыл – ты стоишь на пороге. А я все время о тебе думал, ты мне снилась – и вдруг… Я не мог ни секунды больше ждать, я даже сказать ничего не смог толком…

Марина вслушивалась в его шепот, в чудесный его голос и чувствовала, что даже ответить не может ему. Ей так много хотелось ему сказать – так много, что она могла только молчать…

Осторожно высвободившись из нее, Женя лег рядом. Потом повернулся к Марине.

– Мы с тобой так странно расстались, – сказал он уже спокойным голосом. – Правда, мы и встретились странно… Я хотел тебя искать, но ведь ты даже фамилию свою не сказала, и я мог только ждать. А иногда – ты знаешь? – мне и не верилось, что все это было на самом деле: ты лежишь на дорожке, потом идешь рядом со мной, волосы у тебя мокрые… Это все правда было, Марина?

– Правда, – Марина наконец смогла ему ответить. – А я все время знала, что мы скоро встретимся. Я вот только не понимаю: почему не приехала к тебе сразу?

– Но ведь приехала все-таки, – улыбнулся Женя. – К чему теперь говорить о том, что было? Ты здесь – сегодня ты здесь…

– Я не уеду больше от тебя, – сказала Марина. – Я не могу больше без тебя…

Ей показалось, что он вздрогнул после этих слов, и она заглянула ему в глаза.