Фортуна - женщина - Уинстон Грэхем Страница 107

— До сих пор все рассказанное вами скорее вызывает сочувствие, — осторожно заметил я. — Мне по-прежнему не ясно, за что вы его не любите.

— Я не говорил, что не люблю его, — огрызнулся Кайл. — Вы вкладываете мне в рот свои слова.

— Может быть — но не свои мысли в вашу голову.

Кайл с подозрением уставился на меня.

— Сдается мне, друг мой, что вы сами его не шибко жалуете.

— Допустим, так оно и есть.

— Ага! По какой же причине?

— Это пока на уровне интуиции. Ваше отношение наверняка носит более определенный и обоснованный характер.

— Как знать. Но я действительно не люблю Мартина Коксона — за бесовской шарм, вот за что. Сам-то я никогда не подпадал под его влияние, зато видел, как это делали другие. Таяли, словно сосульки под солнечными лучами. Возьмите его деда — битый-перебитый старый вояка, но этот сопляк вертел им, как хотел. Потом его кузина, Мери Фальконер, и ее тетушка, леди Мод Фальконер, и еще по меньшей мере две девушки… И не только они.

— Мартин был женат?

— Да, в тридцатые годы. Но она с ним развелась. Забыл ее имя: оно упоминалось в газетах. Я думаю, ему было плевать на всех, кто его любил. Он просто пользовался их расположением и принимал приносимые ими жертвы. Можете передать ему, если вы любитель сплетен, — старик Кайл хлопнул меня по руке. — Да, несомненно, он не лишен обаяния, но дерево судят по плодам, а он приносил горькие плоды. Просто брал от людей все, что они могли дать — всю жизнь, всю любовь, молодой человек! — и можно сосчитать по пальцам, кому от этого стало лучше, — если такие вообще были! Большинству встреча с ним приносила одни неприятности — и немалые! В его душе всегда существовали темные закоулки, некий цинизм — даже в юности. Да вы и сами слышали его речи. Он привык разрушать, осквернять все, что в жизни есть прекрасного.

Я кивнул, но не нашелся, что сказать. Кайл сердито засопел. Я не стал вызывать его на дальнейшую откровенность. Старик в нескольких словах обрисовал начало жизни Мартина; возможно, мне суждено дописать окончание.

Я дал Толену телеграмму, так что в Шипхоле меня ждал автомобиль. Наша встреча состоялась в восемь часов вечера. К моему удивлению, он опять привел с собой Ван Ренкума.

— Хорошо, что вы приехали, — сказал Толен. — Мне не хотелось оставлять что-либо недосказанным. По всей видимости, в данный момент мы можем развеять все ваши сомнения. Мистер Ван Ренкум от имени министерства иностранных дел даст вам все необходимые объяснения. Он прекрасно говорит по-английски, к тому же эта история — по части его ведомства. Поэтому мы решили, что так будет лучше.

— Вам с водой, мистер Тернер? — осведомился Ван Ренкум, предлагая нам напитки. — Многие англичане предпочитают разбавленное виски, но я не запомнил…

— Благодарю вас, мне все равно.

— Прежде всего мы хотели бы извиниться за наше поведение во время прошлой встречи. Тогда мы не имели права… Как получше выразиться? — Еще не вся рыба попалась в сеть, так что вытягивать ее было преждевременно, кое-кто мог уйти. Теперь все изменилось. Нам достался хороший улов.

— Рад это слышать. Благодарю вас.

Он передал второй бокал Толену.

— Пожалуй, начну. Боюсь, мистер Тернер, что мне придется сообщить вам самое худшее — с вашей точки зрения. У нас есть доказательства того, что Гермина Маас говорила правду.

— Вы имеете в виду?

— Да.

Я перевел взгляд на Толена. Он отставил свой бокал и откусил кончик сигары.

— Значит, мой брат все-таки… сам прыгнул в воду?

— Да, мистер Тернер. Я знаю, вы с самого начала сопротивлялись этой версии, но, к сожалению, это правда.

— Какие же доказательства?

В разговор вновь вступил Ван Ренкум.

— Мы все время надеялись, что Гермина Маас не была единственным очевидцем того, что произошло в тот вечер на мосту. Помните, мы говорили вам, что ищем? Это оказалось нелегким делом. Люди, которые наведываются в ”Барьеры”, предпочитают это не афишировать. Мы пообещали вознаграждение. В конце концов откликнулся один человек, проводивший время в доме напротив, — Ван Ренкум взял с письменного стола Толена лист бумаги с машинописным текстом. — Вот его показания, можете прочесть. На обороте — английский перевод. Кстати, этот человек немного говорит по-английски, так что, если пожелаете, можно будет завтра устроить вам встречу. Мы очень хотим, чтобы у вас не осталось и тени сомнения.

Я взял листок и взглянул на голландский вариант. Внизу стояла корявая подпись очевидца. Черные буквы по краям отливали красным: видимо, лента была небрежно заправлена в машинку. Ван Ренкум сказал:

— Вкратце его показания сводятся к следующему: он видел, как ваш брат беседовал с кем-то на мосту. Потом они расстались. Ваш брат минуту-другую стоял, провожая своего недавнего собеседника взглядом, а затем вдруг вспрыгнул на парапет и бросился вниз. Свидетель абсолютно уверен, что в то время на мосту больше никого не было.

Не зная языка, я все же разобрал отдельные места: ”Вечером тринадцатого марта…; подняв жалюзи…; не звал на помощь…”

Ван Ренкум повторил:

— Перевод на обороте, мистер Тернер.

Я отдал ему листок, встал и вытащил сигарету. Один из них дал мне прикурить.

— Вы сказали — была обещана награда?

Толен проводил ладонью в воздухе, разгоняя дым.

— Вам нужно обязательно повидаться со свидетелем, его фамилия Ааренс, чтобы самому во всем убедиться. Он пользуется репутацией честного человека и, давая показания, поставил под удар свою семейную жизнь. Вряд ли он соблазнился бы несколькими гульденами.

— Нам предстоит еще многое объяснить вам, мистер Тернер, — сказал Ван Ренкум. — Присядьте, пожалуйста.

— Выходит, Гревил…

Снаружи доносились настойчивые велосипедные звонки. Должно быть, на улице образовалась пробка.

— Мы больше не считаем, — произнес Ван Ренкум, — что он покончил с собой из-за несчастной любви. В сущности, это объяснение всегда представлялось более чем сомнительным.

— Тогда почему он это сделал? Почему?

— Имейте терпение. Сядьте, выпейте, и мы вам все расскажем.

Я сел.

Меня мутило.

— Я готов.

— До войны, — начал Ван Ренкум, — импорт опиума в наши восточные колонии был монополией правительства. Естественно, во время войны поставки из Персии прекратились, зато японцы ввозили неограниченные количества, сделав это частью своей политики. Вряд ли вам нужно объяснять, что населением, употребляющим наркотики, значительно легче управлять. Поэтому сразу после войны в распоряжении нового правительства Индонезии оказалось примерно двадцать пять тонн опиума. Его продажа была ограничена и взята под контроль. Однако во время конфликта с нашим правительством индонезийцы испытывали недостаток средств для закупок оружия и решили продать на международном рынке часть запасов опиума. Вы, должно быть, помните разгоревшийся в связи с этим скандал?