Год длиною в жизнь - Стивен Манчестер

Говорят — причем кто именно, совершенно непонятно, — что любой рассказ должен начинаться с самого начала. Я в этом не уверен. Быть может, лучше начать рассказ здесь и сейчас. Что мы и сделаем.

* * *

Позвольте представиться: меня зовут Дон ДиМарко. Я живу в доме под номером 55 на авеню Саммерфильд, что протянулась на задворках Пилгрим-Хилл. Это небольшой жилой квартал, расположенный совсем рядом с огромным полем бело-желтых маргариток. Он и стал тем самым местом, где я наслаждаюсь покоем после выхода на пенсию, чего некогда боялся до дрожи в коленках.

По утрам, хотя я клятвенно обещал себе больше никогда не заводить собаку, мы с Фоксхаундом — названным в честь пса, в компании с которым прошло мое детство, — отправляемся на ежедневную прогулку, чтобы взглянуть на мир и полюбоваться окрестностями. Меня до сих пор не покидает ощущение, что я обитаю в одном из оживших полотен Томаса Кинкейда.

По обеим сторонам улицы выстроились дома: и в колониальном стиле, и под щипцовой крышей, полутораэтажные, и в стиле ранчо. Глядя на них, можно безошибочно угадать характер их владельцев. Подъездные дорожки, выложенные плиткой «в елочку», охраняют статуи оскалившихся львов или смеющихся херувимов. Выцветшую кедровую дранку оживляют рубиновые или ярко-зеленые жалюзи. Над каждым окном нависают полосатые навесы, а в ящиках под ними красуются разноцветные петунии. В глубине открытых крылечек с креслами-качалками притаились гостеприимные и манящие входные двери, украшенные цветочными венками, которые безупречно гармонируют с растениями в подвесных горшках, буквально источающими тепло и сердечность. Красный кирпич и черное кованое железо оттеняют сверкание стекла и богатство красного дерева. А с обратной стороны выложенные плиткой внутренние дворики приютили коренастые и крепкие скамейки для пикника и покачивающиеся подвесные гамаки.

Большинство этих двориков выглядят безукоризненно ухоженными. Рододендроны и азалии рассыпают брызги цвета, а яблони и вишни покачивают розово-белым оперением своих кривых веток.

И если Фоксхаунд изо всех сил натягивает поводок, то я предпочитаю неспешный шаг. Удивления достойно, какие подробности и детали можно разглядеть, если только остановиться и присмотреться повнимательнее.

Вот в гармонию распевшихся птиц вплетает свой неокрепший голосок птенец голубя, притаившийся где-то на оплетенной мхом каменной ограде. Я люблю приостановиться на несколько мгновений, чтобы ощутить ласковое дуновение легкого ветерка и тепло солнечных ладоней, которые гладят мое лицо. А вот откуда-то ударяет ошеломляющий запах свежескошенной травы, и я вдыхаю его полной грудью.

Мы идем дальше, и красные клены и гигантские сикоморы сменяются белыми березами и могучими дубами. Скользя взглядом по их ветвям до макушки, вы упираетесь в белые облака из воздушного риса, неторопливо странствующие по невероятной и неописуемой голубизне небес.

Хотя нам с Фоксхаундом нравится гулять в одиночестве, я всегда готов с радостью ответить на теплую улыбку или дружеское приветствие. Иногда нам везет и мы встречаем Сару, толкающую перед собой старинную открытую коляску, в которой лежит ее новорожденный малыш. Но бывает и так, что удача поворачивается к нам спиной, и тогда мы сталкиваемся с еще одним собачником и его четвероногим приятелем. Хотя я и старался привить Фоксхаунду хорошие манеры, он все-таки страдает синдромом единственного ребенка в семье.

Словом, я не покривлю душой, если скажу, что авеню Саммерфильд стала для меня настоящим прибежищем. Здесь я отдыхаю душой. Если же учесть, что наконец-то я сподобился безукоризненно подстричь лужайку, то и жаловаться мне вроде как не на что, верно?

* * *

Сдается мне, я уже упоминал, что на пенсию вышел рано — в возрасте пятидесяти семи лет, — и это оставляет массу времени на то, чтобы провести его с теми, кого я люблю, и мысленно оглянуться на пройденный путь. На первом месте для меня, естественно, семья.

Изабелла — моя красавица Белла — стала для меня верной спутницей и женой… А еще она великолепно готовит, и, насколько я могу судить, ей всегда нравилось играть роль домохозяйки, пока я подстригал траву или менял масло в машине. Все эти годы она редко настаивала на чем-нибудь, но одного требовала беспрекословно: наша семья непременно должна собираться за совместным ужином по вечерам. Мы с Беллой столько лет прожили вместе, что стали практически неразлучны. Она, конечно, смеется, когда я говорю такое, но я действительно полагаю, что мы с ней — две половинки, которые и образуют единое целое. Строгая, но сострадательная душа, Белла почти четыре десятилетия проработала с умственно отсталыми детьми. Мы из тех католиков, что ходят в церковь только по большим праздникам, но на протяжении долгих лет она ухаживала за больной матерью — несла свой крест, если можно так сказать, — и потому ей пришлось очень нелегко, когда старушка наконец отошла в мир иной. Белла просто не может сидеть без дела. Она постоянно занята уборкой. А еще я понял, что моя жена никогда не ошибается — что, пожалуй, можно назвать ее единственным недостатком.

В свои тридцать шесть наш единственный ребенок, Райли, по-прежнему остается папиной дочкой. В то утро, когда Господь благословил нас ее появлением, как сейчас помню, я еще подумал: «На лице собственной дочери я увидел улыбку своей бабушки». Унаследовав от меня каштановые волосы, а от матери карие глаза, она выросла настоящей красавицей, не растеряв при этом доброты и отзывчивости — что куда важнее в жизни, если хотите знать мое мнение. Под аплодисменты раскатов грома и проливного дождя Райли пришла в этот мир с твердым намерением не причинять никому ни малейших неприятностей. Я уловил в ней родственную душу, и мы моментально поладили. Полагаю, воспитание ее вполне можно назвать самым обычным. Девчонка-сорванец поначалу, она начала обращать внимание на мальчиков, несколько раз влюблялась и поступила в колледж, где и решила пойти по стопам матери, став адвокатом по делам детей-инвалидов. С годами она превратилась в талантливого игрока в софтбол — что я считаю трогательным проявлением заботы и внимания с ее стороны, поскольку сына у меня нет, — и завзятую любительницу езды на велосипеде; эту страсть она сохранила и в зрелом возрасте. Разделили мы с Райли и неизменную любовь к «Бостон Ред Сокс». Конечно, и у нее случился переходный возраст, когда она бунтовала против всего на свете, к чему я постарался отнестись с пониманием (насколько это было в человеческих силах). С учетом татуировки на спине, продетого в пупок кольца и нескольких вечеров, когда она выпила слишком много и вынуждена была обратиться ко мне с просьбой отвезти ее домой (тогда я предпочел не поднимать шума, рассудив, что пусть уж лучше она звонит мне, чем садится пьяной за руль), можете мне поверить, когда я говорю, что и у нас с ней был свой звездный час.