Отражение в мутной воде - Елена Арсеньева

Все персонажи этого романа вымышлены. Совпадения сдействительностью носят случайный характер.

Его убили у нее на глазах, а она ничего не могла сделать,чтобы спасти ему жизнь.

Стоял апрель, больше похожий на март, и легкий зеленый пух,принарядивший склоны холма Сакре-Кер, словно бы задумался в нерешительности: акакой вообще смысл зеленеть, когда кругом такой холодище? Лиловые крокусы наклумбах подрагивали и ежились от порывов северного ветра. Однако тот же ветер вдва счета размел серую мглу, скопившуюся за день над городом, и Париж теперьмерно колыхался далеко внизу, точно содержимое огромной драгоценной чаши, изкоторой можно вечно пить вино восторга.

Народу под стенами храма собралось, как водится, море,однако Тина разглядела знакомую замшевую куртку с пижонскими заплатами налоктях. Да, это был Валентин.

Стоит над обрывом и смотрит, как старик кормит птиц. Сытые,ленивые парижские голуби тучами слетались к вытянутой морщинистой руке,наперебой хватали с ладони хлеб, взмывали ввысь, опять опускались, кружили надстариком, умильно кося черными бусинками глаз… По всему краю откоса торчали,истово вытянув руки и завистливо поглядывая на счастливца, туристы, желавшиеиспытать удачу, однако птицы, словно заколдованные, облетали их ладони, полныекорма, стремясь лишь к одной. И в конце концов туристы смирялись, отдавали свойхлеб старцу, а сами скромно толпились в сторонке, созерцая непостижимое: стаяптиц спускалась с небес, чтобы поклевать хлеба из одной-единственной ладони.

– А может, он и есть Сен-Дени? – предположил какой-томальчишка, обратившись к своему приятелю, когда, наглазевшись вдоволь, онидвинулись извилистой лестницей к изножию холма, где играла-переливалась огняминарядная, словно бы игрушечная, карусель.

Валентин посмотрел им вслед, а Тина вдруг поняла: она знает,о чем он думает. Он думал о святом Дени, который со своим разорванным ударомножа сердцем сумел дойти до парижан и предупредить их о нападении врагов. Потомон умер на этом холме. Там, на вершине, теперь и стоит великолепный храм Божий,белый, как мечта, как сон, как призрак, и назван он Сакре-Кер – разбитоесердце…

Лицо у Валентина было какое-то странное. Черты словно бызаострились, стали резче, четче. Тяжелая выдалась командировка, что такисхудал? Тина даже усомнилась, он ли это.

И в этот миг она увидела девушку.

Девушка была довольно высокая, худая, прелестно-угловатая, сраскосыми карими глазами на маленьком пикантном личике. Ее блестящие волосылежали плотно, как вороново крыло, открывая высокий умный лоб с ироничновскинутыми бровями. Девушка стояла у входа в храм и разглядывала двух молодыхарабов, которые плели на заказ модные косички всем желающим. Причем делали ониэто с непостижимой быстротой: пропускали прядь в отверстие какой-то картонки,потом сновали туда-сюда чем-то вроде челночка, мелькая разноцветныминитками-заплетушками, – и вот, пожалуйста: среди локонов торчит косенка,похожая на пружинку!

Целый класс длинноногих крикливых школьниц-американочекизукрасил себя хитом нынешней весенней моды, и арабы приглашающе замахалидевушке, на которую смотрела Тина. Однако та лишь покачала головой, еще вышевскинув свои гибкие брови, и запрыгала вниз по ступенькам. На ней были грубыебашмаки на толстенной подошве, а подвернутые носки, как вдруг заметила Тина,разноцветные: один зеленый, а другой красный.

Словно светофор. Словно «да» и «нет».

Валентин тем временем отошел от края обрыва и свернул в однуиз боковых аллеек, где притулилась скамеечка под сенью вечнозеленого дрока. Тамон и сел, поставив рядом с собой большой светло-коричневый портфель. Откинулся,вытянул ноги. Турист, утомленный долгим днем. Однако блаженная расслабленностьбыла лишь в его позе, а лицо по-прежнему оставалось напряженным – в уголке ртамелко-мелко подрагивал мускул. Валентин смотрел на пышную, опушенную желтымицветами ветвь дрока, но Тина понимала, что он ничего не видит перед собой, аждет – напряженно ждет чего-то… или кого-то.

Она опять удивилась, потому что привыкла видеть на его лицеулыбчивую беззаботность, а это выражение было новым, незнакомым – и почему-топугающим.

Девушка внезапно вышла из-за поворота аллейки и остановиласьшагах в десяти от Валентина. Она склонила голову к плечу и приняласьразглядывать его так внимательно, словно, как и Тина, не была уверена: тот лиэто человек. А Валентин по-прежнему сидел, уставившись на желтые цветы, как быи не чувствуя, не замечая этого пристального взгляда.

Какой-то мужчина с обритой головой, в черной куртке и черныхджинсах быстро прошел по аллейке, слегка толкнув девушку, но не извинился, аскрылся за кустами. Девушка, впрочем, не обиделась. Она вздрогнула, словноочнувшись, и медленно сунула руку во внутренний карман своей короткой кожанойкурточки со множеством ремешков, карманов, пряжек и заклепок. И тут Тинаосознала, что ошибается: все, что казалось ей неторопливым, как бы нарочнозамедленным, на деле свершалось напряженно и стремительно. Едва ли минутапрошла с тех пор, как девушка со ступенек храма Сакре-Кер заметила Валентина инаправилась за ним в эту уединенную аллейку. И уж совсем считаные секундыпонадобились ей для того, чтобы выхватить из-под куртки пистолет.

Валентин вздрогнул, вскинул голову. Глаза его расширились,он протестующе вскинул руку, рванулся вперед… нет, только попытался рвануться.Выстрел пресек даже не движение, а попытку его.

Чуть слышный хлопок – и Валентин, бестолково взмахнувруками, отброшен на спинку скамьи, а из левого плеча его, из небольшого, срваными краями, отверстия, которое образовалось в сером плаще, поплыла густаякраснота.

Брови девушки взлетели еще выше. Она словно бы изумиласьтому, что сделала. Но тотчас же лицо ее приняло будничное, сосредоточенноевыражение, и, чуть высунув кончик маленького розового языка, как бы помогаясебе в нелегком деле, она выстрелила еще дважды.

Валентин уронил голову на грудь, дернулся всем телом… замер.Девушка, удовлетворенно кивнув, шагнула к скамье, схватила портфель и, невзглянув на убитого, скрылась за поворотом аллейки, побежала по ступенькам,ведущим вниз, куда-то в переулки Монмартра. Нет, она не то чтобы спасаласьбегством – просто по этой почти отвесной лестнице нельзя было спускаться иначечем стремглав.