Парижская страсть - Жан-Поль Энтовен

Я еще вспоминаю, как сон, несколько дней, которые мы провели в Гранд-отеле. Несколько дней в начале лета, напряженных и выбивающих из колеи. Солнце, беззаботность, туристов мало. Над заливом Рапалло реют чайки. Пахнет солью. Обстановка самая подходящая для проявления чувств. Долгая езда на машине утомила Аврору. Тишина. Мы «прощупываем» друг друга всевозможными способами.

Мне хорошо знакомо ощущение таких будто остановившихся на распутье дней, когда события могут повернуться как угодно. Когда к удовольствию примешивается страх, что оно вот-вот кончится. Когда каждое ощущение, каждая надежда, доходя до апогея, наталкивается на сомнение. Радость — и в то же время неуверенность. Я не ожидал найти там такую атмосферу неустойчивости, которая одновременно возбуждает и одурманивает. В такие минуты всегда хитришь со счастьем, которое тебе открывается, стоит от него отвернуться, и исчезает, когда пытаешься его удержать.

Приехав в отель, я сразу же почувствовал, что мне придется жить в атмосфере неустойчивого равновесия. Отчуждение и близость. Экзальтация и усталость. Чтобы обрести Аврору, мне нужно было новое место. Подальше от Парижа и всего того, что мы успели пережить за последние шесть месяцев. На этот отель мы наткнулись случайно, проходя по берегу. Он был похож на торт, утыканный кипарисами. Там нам предложили комнату, балкон которой выходил на небольшой порт. На первый взгляд, все было замечательно — плетеные кресла, стены сухой каменной кладки, море, очаровательное, как ему и полагается, бегущие по небу облака.

Каждое утро я смотрел на нее спящую. Ее лицо в полутени казалось мне маской невинности, которой свет придавал выражения, отдалявшие Аврору от меня. Тогда я был уверен, что на лице спящей Авроры отражается ее подлинная душа. Я смотрел на ее закрытые глаза, на ее подбородок, на ее розовые полуоткрытые губы. Это единство кожи и форм, обреченное на увядание, меня пленяло. Я уже угадывал в нем то, ради чего мне стоило жить, и в то же время все, что препятствовало беззаботному познанию жизни. Этому лицу, его тайне я обязан тем, что обрел себя — но не смог стать тем, кем, как мне казалось, должен был быть. Каждое утро именем неопровержимого закона Аврора властвовала над большинством моих чувств, которые побуждали меня служить ей. Она пользовалась этим, как хотела. Я радовался моей слабости, как новому наслаждению.

Она еще спала, когда я выходил из номера, чтобы отправиться в порт и на пляж — это было совсем рядом. У этого берега Италии море чистое, и я плавал с удовольствием. Аврора присоединялась ко мне, когда рыбаки возвращались с уловом. С давних пор, сколько я себя помню, я воображал, что у моего счастья — походка женщины, идущей по водной кромке берега, и Аврора влилась в этот образ. Ветер весело играл с ее черными волосами. Меня трогало ее заспанное лицо, ее губы, которые она подставляла мне под рассветным солнцем, ее сдержанные жесты. Она прижималась ко мне. Я чувствовал себя ее защитником и в то же время рабом. Чайки суетились вокруг сетей, рыбы и ящиков с крабами. Позже, в порту, нам подавали кофе и фрукты. И так каждое утро.