Брачный приговор, или Любовь в стиле блюз - Тиана Веснина

Огни, огни… Лица, лица… новые и хорошо забытые старые… Объятия, радостные возгласы.

— Тони! Ты в Москве!.. Не пожалеешь! Соскучился?!. Сколько же мы не виделись!

Тони, худощавый, среднего роста платиновый блондин отвечал, несколько растерявшись от столь бурного проявления эмоций, вызванных его приездом:

— Пять лет. Но они пролетели, как один день. — И он грустно посмотрел в лицо одного из приятелей.

— Мы сейчас немного развлечемся. Ночью в Москве не бывает скучно.

Окруженный друзьями, приятелями, бывшими, но не забывшими его поклонниками, Тони переезжал в шуме, гвалте, залпах салютов от вылетающих пробок шампанского из одного ночного клуба в другой. Днем отсыпался, хотел заняться делами, но его перехватывали, и благие, серьезные намерения откладывались на завтра, которое в точности повторяло все прошедшие дни.

— Где Милла Лиманова? — спрашивал он каждого, с кем проводил время.

— А кто это?..

Тони, чуть сощурившись, пристальнее вглядывался в лицо ночного попутчика.

«Э, да ты брат, видно, совсем еще юнец, если не знаешь Миллы Лимановой». Но не оставлял свои попытки.

— Лиманова? — переспрашивали его. — Это та, что ли…

— Та! Та! — взволнованно подтверждал Тони.

— … которая, — продолжал выяснять кто-то из собеседников, — здорово пела. И даже джаз.

— Ну! — на лице Тони застывало выражение тревожного ожидания.

— А! Как же! Помню!.. Это же она пела… — и тот начинал мурлыкать джазовую мелодию.

— Да! — терял терпение Тони. — Где она?

В ответ пожимали плечами.

— По телеку она больше не светится…

— Поет, наверное, где-нибудь…

— А может, умерла?! Я вроде читал…

Тони вздрогнул.

— Не может быть! О Господи, да неужели же память людская так коротка? Еще лет семь назад не было человека, который не знал бы ее. Милла Лиманова. Звезда! — возмущенно начал было Тони и осекся. — Впрочем, нет. Звезд, их слишком много. А талант! Настоящий талант! Где она?..

— По-моему, поет в клубах, — наконец сказал кто-то. — Года полтора назад я видел растяжку с рекламой ее выступлений.

Тони стал обзванивать клубы, там подтверждали, что поет. «Но в настоящий момент мы не знаем, где она».

Очередной клуб и последний московский вечер…

— Тони, плюнь, оставайся!

— Ты нам нужен! — наперебой уговаривали приятели. Губы Тони чуть дрогнули в насмешливой улыбке:

«Как Милла Лиманова. Забудете обо мне на второй же день после того, как я решу остаться в Москве».

— Увы! — красиво разводил он руками, как когда-то на сцене. — Бизнес требует зоркого хозяйского глаза. Остров без меня может пойти ко дну.

Ненадолго оставшись один за столиком, Тони подумал, что уезжает с тяжелым сердцем. И вдруг!.. Ему показалось, что он ослышался.

— Всю ночь с нами несравненная Милла Лиманова! — раздался голос конферансье.

На эстраду вышла певица. Когда она начала петь, у Тони отлегло от сердца. Голос был тот же…

На последних тактах песни Тони встал, подошел к эстраде, поднял руки и что есть силы зааплодировал. Певица опустила глаза и, едва успев отвести от губ микрофон, воскликнула:

— Тони! — и присела, чтобы коснуться его руки.

Дождавшись перерыва, она спустилась с эстрады. Они обнялись и заговорили наперебой. Сели за столик, он придирчиво вглядывался в ее лицо. И, зная, что делает ей больно, все же спросил:

— Что произошло?..

Ее ресницы вздрогнули, она хотела выдержать взгляд и солгать, но, поникнув головой, точно прося извинение, проговорила:

— Ничего особенного. Я ушла из большой эстрады.

— Но?!. — запротестовал было Тони.

— Ты же тоже ушел! — напомнила она.

Грустная усмешка пробежала по лицу Тони, он поднял свой бокал и посмотрел через него на Миллу.

— Старый гомик, кривляющийся на сцене, еще более печальное зрелище, чем престарелая актриса. Именно не постыдное, как сказали бы другие, а печальное. Что здесь стыдного? Я всего себя отдал сцене. Там моя душа и осталась. Думал, не выживу. Легко и красиво произносить: «Уходить надо вовремя!» И уходят, но что с ними происходит потом, никого ведь не интересует. Но ты! Ты же молода! На нашей эстраде пятьдесят лет — не возраст. Расцвет, можно сказать. А тебе чуть за тридцать.

— А это плохо, что расцвет в пятьдесят? — с нотками иронии в голосе поинтересовалась она.

— Когда ты молод, то считаешь, что это ужасно. Всех бы к чертовой бабушке отправил на пенсию. Но когда становишься старше, так уже не думаешь. Зачем укорачивать век артиста?

— Что касается меня, я его не укорачивала. Мне его укоротили. Может, виновата сама. Не подстраховалась. Была уверена в себе. Ну а сейчас — время гламура. Всем нужны звезды и никому — талант. Теперь понимаю, следовало быть более расчетливой. Мой импресарио увлекся созданием молодежной группы. Девушек надо было продвигать. Его прельстила их наивность, свежесть и… посредственность. Ему нравилось руководить ими во всем. Одевать, раздевать, запрещать, разрешать. Захотелось стать этаким Карабасом. Теперь эта группа звучит везде, а я стала не нужна. Знаешь, если вдруг с завтрашнего дня во всем мире перестанут ставить пьесы Шекспира, то через пять лет о нем позабудут, а через десять лишь единицы вспомнят, что был такой. Я держалась. Много выступала. Но надо было снимать клипы, надо было рекламировать себя. А тут, как назло, заболела. Получился перерыв всего-то около года. Чепуха! Но оказалось, что надо было организовать триумфальное возвращение. А денег — ни копейки. И никто не помог мне. Не потому, что сомневались в успехе, а потому, что я выбивалась из общего понятия российской эстрады. Короче, от меня дружно избавились. Тони, — она склонила голову и заглянула ему в глаза, — как мне было… И никого, ни одного человека… Только вспоминала тебя, что вот, уехал… единственный, перед кем не могу, не хочу скрывать слез и боли… Теперь пою в клубах. Платят неплохо. Но деньги — еще не все…